СОЦИАЛЬНАЯ МАТРИЦА ПОЛИТИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

МОСКВА, 2008. ISBN 5-902936-08-X

МОНОГРАФИЯ

 НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ признается, что заявленные цели приватизации в России (появление «эффективного» собственника, социально-ориентированной рыночной экономики, обеспечение «социальной справедливости» и др.) не были реализованы в рамках практических шагов органов государственной власти, наделенных соответствующими полномочиями для осуществления приватизации государственной собственности. Но имеющиеся объяснения, почему это произошло, нельзя считать полностью удовлетворительными. Оправдание властью допущенных ошибок и злоупотреблений ссылками на то, что в таких масштабах приватизация проводилась впервые в истории, и в сложившихся условиях не было времени на серьезные раздумья, не могут считаться приемлемыми для социума. Если не было времени на раздумье — зачем делали вид, что якобы глубоко понимают рыночные отношения и принципы организации экономической деятельности, зачем обосновывали благотворное воздействие приватизации на все слои российского общества? И с виртуозностью факира молниеносно приступили к разделу наиболее прибыльных кусков госсобственности, да так, что до сих пор концов найти не могут. Или не хотят?.. Процесс социальной реконструкции не предназначен для того, чтобы на его примере можно было спокойно учиться на ошибках. В социальном конструировании ошибка — это всегда тяжелейшее преступление, а не алиби. К сожалению, мораль трагикомедии под названием «приватизация государственной собственности» свидетельствует о том, что социальные ошибки при социальных экспериментах являются для различных политических институтов российского государства чем-то вроде «переходящего красного знамени».

Поэтому изучение политических уроков приватизации, с нашей точки зрения, следует начинать с анализа самих целей приватизации, их соответствия задачам социально-экономического и социально-политического развития России. Важно оценить, являлся ли факт нереализованности заявленных целей приватизации исключительно результатом неправильных практических действий власти, допущенных злоупотреблений и нарушений законодательства (а также — отсутствия проработанных социальных механизмов приватизации), или же поставленные цели не могли быть достигнуты даже теоретически?

При выборе методов и характеристике целей приватизации государственной собственности в качестве идеологического прикрытия применялось понятие «социальная справедливость». Причем указанное понятие для обоснования «ваучерной приватизации» использовалось в духе социалистической проповеди в качестве синонима уравниловки, каким оно на самом деле не является. Более того, обеспечить «социальную справедливость» с помощью раздачи ваучеров было просто невозможно. Если даже считать, что все или подавляющее большинство советских граждан эксплуатировались государством, которое за счет снижения уровня их жизни развивало тяжелую промышленность и военное производство, то социально справедливым было бы наделение особыми правами на приватизируемую государственную собственность, прежде всего, пенсионеров и лиц пенсионного возраста. Но, во-первых, само понятие эксплуатации государством своих граждан в действительности означало эксплуатацию с помощью государственного насилия одних граждан и социальных групп советского общества другими (в том числе посредством фактической уравниловки в системе оплаты труда), что выразилось, в частности, в появлении грубых диспропорций в развитии различных секторов экономики. Устранение указанных диспропорций неизбежно было связано с закрытием одних и перепрофилированием других предприятий и производств, с возрастанием напряженности в обществе: для многих российских граждан и социальных групп реформы неизбежно должны были оказаться, по крайне мере на первом этапе, достаточно болезненными. В этой связи ответственный и «социально справедливый» подход государства, который мог бы закрепиться в этом своем качестве в хранилищах общественного сознания, должен был заключаться не в подушном распределении приватизационных чеков (качество которых в зависимости от места проживания и работы граждан неизбежно должно было существенно отличаться), а в создании необходимых условий для минимизации указанных болезненных последствий. По крайней мере, такой подход был необходим для прерывания сцеплений и оснований тоталитарного механизма с тем, чтобы избежать риска попятного движения к находящейся в процессе деконструкции советской государственно-рабовладельческой социалистической системе. ⁴⁸ 

Вообще, само по себе получение права собственности на какую-то часть бывшей государственной собственности не может рассматриваться в качестве необходимого условия реализации идеи социальной справедливости даже в теории. На это, кстати, в свое время указывал еще Г. Гегель (1770-1831). По его мнению, «когда утверждают, что собственность должна быть равной, то нелепость этого легко показать на последствиях такого равенства. Если все, что составляет имущество, правильно оценить и разделить на равные части, то уже через четверть часа все станет иным по той простой причине, что равные доли были предоставлены индивидуумам, особенным, различным по отношению друг к другу, не равным». ⁴⁹  Иными словами, такие установки не учитывают социальную упругость, пластичность и необходимо присутствующую социальную многоликость общества. Кроме того, важно учитывать, что владение любой собственностью (а тем более собственностью на средства производства) проявляет свою социальную значимость в таком мире, где главенствующими являются ценности ответственности, что это владение предполагает ответственность и риск ее потери, не говоря уже об обязательном уровне экономической грамотности и подготовки, организаторских и иных способностях. Перековать мечи на орала, ⁵⁰  как показала широко разрекламированная в свое время в СССР конверсия, — это проще сказать, чем сделать. Но еще труднее найти желающих или хотя бы умеющих «пахать» (и в прямом, и в переносном смысле), жить и мыслить себя производящими в стихии той социальной универсальности, которая включает в себя и «труд на службе смысла» (Ж. Деррида), и признание взаимодействия кредитных сцеплений социальных связей. Поэтому в гораздо большей степени цели социальной справедливости отвечала бы возможность получения пенсионерами адекватных денежных средств за счет приватизации.

Но даже в случае распределения государственной собственности идее «социальной справедливости» в большей мере отвечало бы использование другого социального механизма приватизации — механизма формирования равноценных инвестиционных фондов, между которыми в равной пропорции были бы распределены акции всех приватизируемых государственных предприятий. И уже инвестиционные фонды распределяли бы среди населения равнозначные (хотя бы, на первое время) инвестиционные сертификаты, дающие право на получение прибыли инвестиционного фонда, формируемой за счет возможной прибыли приватизированных (акционированных) компаний. Теоретически, если следовать идее обеспечения социальной справедливости, на этих условиях должны были приватизироваться все предприятия, деятельность которых объективно могла приносить прибыль даже без дополнительных инвестиционных вложений.

Но и такой вариант социального дискурса не принимал бы в расчет архитектонику советской системы и оставлял бы нерешенным вопрос об обеспечении демонополизации экономики, а также формировании действенного контроля и управления деятельностью приватизированных (точнее социализированных с помощью акционирования) бывших государственных предприятий, что является необходимым условием для их эффективного функционирования. К сожалению, монополии, которых следовало бы отнести к бастардам постсоветской системы, на деле получили полноправные права рождения в российской экономике, в структуры которой трудно вписывалась ответственность руководства акционированных компаний. Ведь реальным правом собственности на эти компании, как это всегда бывает в случае распыления акционерного капитала, обладает их руководство, которое, как правило, действует в собственных интересах, а не в интересах акционеров. В таких условиях рассчитывать на получение акционерами прибыли (учитывая к тому же контрпродуктивное налоговое законодательство) было бы наивно. Все это говорит о том, что российская приватизация выстраивалась и проводилась в рамках социально запутанного механизма, запустившего процесс, у обочины которого осталась подавляющая часть общества. Более того, далеко не вся, а, вернее, лишь относительно небольшая часть бывшей государственной собственности даже чисто гипотетически могла принести прибыль. Основной объем приватизируемой собственности приходился на предприятия, которые нуждались в существенном реформировании и реорганизации, или требовали исключительно крупных вложений денежных средств для их перепрофилирования. Иными словами, потенциальным собственникам, по крайней мере, на первом этапе, указанные предприятия могли принести только убытки. Если бы все объекты бывшей государственной собственности являлись исключительно прибыльными, могли без каких-либо дополнительных затрат приносить доход только за счет смены собственника или изменения механизма управления, то никаких реформ проводить и не потребовалось бы. Поэтому процесс приватизации и не затронул базисные структуры общества, а свелся к властному перераспределению собственности. Власть преобразовывала, но сама не преобразовывалась.

В этой связи решение вопроса о социальной справедливости должно было рассматриваться только в контексте повышения государственной ответственности за социальное обеспечение и социальное страхование пенсионеров, других наименее социально защищенных российских граждан (включая рабочих и служащих, занятых на предприятиях и в отраслях, нуждавшихся в глубоком перепрофилировании). Иными словами, нужно было решать вопрос о перераспределении вырученных от приватизации денежных средств на адресную поддержку указанных социальных групп. Но откуда могли взяться эти денежные средства, если реальных денежных сбережений у основной массы населения практически не было, а те небольшие сбережения, которые существовали, должны были бы быть существенно скорректированы с учетом инфляции? Ведь и до либерализации цен инфляция существовала в скрытой форме — в виде дефицита практически всех товаров и услуг. Она неизбежно должна была перейти в открытую форму (в виде роста цен) даже при ответственном подходе властей к регулированию объемов денежной массы в начале реформ. К сожалению, проблема с инфляцией в стране существенно обострилась, поскольку социально грамотного и ответственного подхода к ее решению ни у исполнительной, ни у законодательной, ни у денежной властей не намечалось, вследствие чего образовывались кровоточащие раны социального пространства. Подчеркнем, что все негативные явления в денежной сфере, такие как инфляция, отражают, можно сказать, кривизну социального пространства, его превращенную картину, искаженную монополистической безответственностью и вульгарным насилием социально-экономическую и политическую организацию общества. Ее характерными чертами являются: этатистское закабаление общества, грубое нарушение принципов равноправного обмена между людьми результатами своей деятельности, возможность получения и сохранения доходов социальными группами, деятельность которых не отвечает потребностям развития общества.

Тот факт, что у российских граждан не было реальных сбережений, которые могли бы быть инвестированы ими в приобретение объектов государственной собственности, ставит под вопрос и правомерность провозглашенной позже «денежной приватизации», и саму ее цель — пополнение государственного бюджета, не говоря уже об обеспечении «социальной справедливости». ⁵¹  Вообще, заявленные социальные цели приватизации фактически противоречили друг другу и не могли быть одновременно достигнуты даже чисто теоретически.

Особо отметим объявление в качестве одной из главных стратегических целей приватизации формирование «эффективного собственника». Определение «эффективный» в данном случае вообще является некорректным, поскольку и само понятие «эффективный» представляется относительным, и его применение больше подходит к оценке деятельности конкретных предприятий (экономических субъектов), а также к общей оценке функционирования экономики, а не к определению собственника как такового. Ставить в качестве цели — появление «эффективного собственника» — это все равно, что говорить о задаче создания «эффективного человека». Но это не более чем персонаж в театре социального абсурда. Некорректно поставленная социально-политическая задача, предполагающая значительную долю неопределенности при определении социальной цели, когда те или иные шаги рассчитываются и тут же списываются со счетов, всегда была и будет являться базой для различного рода злоупотреблений при ее решении. Первые же попытки выполнить эту задачу неизбежно приводят к провалам в социальной политике, а все общество начинает напоминать веер, который, открываясь, закрываясь и складываясь, развертывает и свертывает все свои валентности.

Социально корректный подход при определении цели приватизации мог заключаться в постановке задачи формирования «ответственных собственников», отвечающих за принимаемые ими решения собственным капиталом и не обладающих негативными функциями «временщиков» по отношению к контролируемым предприятиям и организациям. Именно такой подход отвечал бы объединительным стремлениям людей к социально значимому смыслу власти и собственности. Появление указанной ответственности должно быть неотъемлемой составной частью экономической свободы индивида как собственника. Именно от наличия ответственных собственников как полноправных субъектов социального действия и зависит во многом эффективность функционирования экономики. Но могла ли быть цель появления ответственных собственников крупных государственных предприятий достигнута в условиях, когда для нее отсутствовала культивированная социальная почва — ведь ни у кого из бывших советских граждан, включая лиц, составлявших номенклатурное сословие, не было достаточных сбережений, то есть первоначального капитала, которым они готовы были бы отвечать, приобретая права на бывшую государственную собственность? Вопрос, как нам представляется, является риторическим.

Кстати, многие допущенные властью при приватизации злоупотребления и ошибки вытекают из сохраняющегося в нашем обществе вульгарного подхода и отношения к частной собственности исключительно как источнику получения бесплатных (даровых) социальных благ в виде прибыли. С учетом последствий марксистской идеологии, мы часто понимаем прибыль исключительно как присвоение капиталистом (собственником средств производства) прибавочного труда рабочих в результате их эксплуатации. Но здесь смешиваются разнородные социальные акты: ведь получение прибыли не равнозначно наличию эксплуатации. Прибыль — это и особая социальная форма амортизации сбережений собственника, вложенных в развитие производства, которая непосредственно связана и с платой за риск (обусловленный возможной потерей указанных сбережений), и с вознаграждением за правильную (эффективную) организацию бизнеса (производства товаров и услуг). Прибыль только тогда обусловлена эксплуатацией чужого труда, когда для этого существуют соответствующие социальные условия, то есть когда результатом ее получения является наличие монополии на производство товаров и услуг, основанное на насилии (как правило, с использованием государственной власти) и насильственном ограничении (устранении) конкуренции. Причем в рамках монополистической системы хозяйствования не только прибыль, но заработная плата рабочих и служащих, занятых на предприятиях-монополистах, может быть результатом эксплуатации всех остальных членов общества, показателем принудительного перераспределения доходов в обществе.

Вместе с тем следует также учитывать, за счет каких социальных источников формируется прибыль государственных предприятий: ее необходимо рассматривать как форму дополнительного налогообложения граждан. Соответственно, вся прибыль данных предприятий должна поступать в бюджет, или, по крайней мере, ее использование, как и размеры получаемых доходов рабочих и служащих данных предприятий, должны контролироваться и утверждаться органом законодательной власти в порядке, предусмотренном для государственных бюджетов соответствующего уровня. Ведь все объекты государственной собственности были созданы, а персонал государственных предприятий был нанят за счет средств налогоплательщиков, которые тем самым уже заплатили за предоставляемые этими предприятиями товары и услуги. В данном случае нет принципиальной разницы между государственными чиновниками, деятельность которых оплачивается за счет налогоплательщиков, и рабочими и служащими государственных предприятий. Не отличаются они также и от учителей государственных школ, а также других представителей социальной сферы, содержащихся за счет государственного бюджета, от которых не требуется не только получение прибыли, но и взимание ими платы за свои услуги (с родителей учеников, больных и т. д.). Почему по отношению к государственным предприятиям, прежде всего тем, которые выступают в роли «естественных» монополий, производящих однородные по своим качественным характеристикам товары и услуги (например, электроэнергию), должен применяться другой подход? Отсутствие вразумительного ответа правительства на этот вопрос лишний раз свидетельствует о значительных социальных перекосах при реализации экономической политики.

Нельзя забывать и о других ее социальных изъянах: дело в том, что в подавляющем большинстве случаев такая форма организации производства товаров и услуг, когда государство создает предприятия и организации по их производству за счет средств налогоплательщиков, является крайне неэффективной с экономической точки зрения. При этом она всегда предполагает принудительное перераспределение доходов между членами общества, поскольку размеры произведенной налогоплательщиками предварительной оплаты (за счет налогов) любых создаваемых с помощью предприятий и организаций, принадлежащих государству, товаров и услуг не могут соответствовать объемам потребления ими указанных товаров и услуг. В результате одни налогоплательщики оплачивают потребление других. Не говоря уже о несоответствии качества произведенных на государственных предприятиях товаров и услуг предпочтениям потребителей и о формировании самых опасных форм градообразующих монополий. Причем получается, что за неудовлетворительную организацию государством процесса производства и распределения товаров и услуг, создание бесполезных промышленных объектов и тому подобное расплачиваться опять должны все те же налогоплательщики. Иными словами, государство заставляет расплачиваться за свою нерадивость, за свою несостоятельность как экономического актора все общество, всех граждан.

Но и в конкурентоспособном обществе государство может вести себя, как слон в посудной лавке: даже при полном правовом признании частной собственности государство вполне может девальвировать ее значение путем соответствующего налогообложения, уничтожая при этом всякую заинтересованность в проявлении индивидуальной инициативы, в предпринимательстве, то есть сводя на нет все потенциальные преимущества, которые связаны с функционированием такого института идентификации гражданского общества как частная собственность. При этом будет воспроизводиться в возрастающих масштабах преступность, поскольку люди начинают думать лишь о том, как избежать конфискационного вмешательства государства в их жизнь. Неизбежным результатом такой политики являются рост и расцвет коррупции. Тем самым государство, проявляя свое грехопадение, наносит непоправимый вред социальному здоровью общества.

Жизнеспособность общества задается ритмом личных усилий граждан, отвечающих за результаты своих действий, своих стремлений и своего труда, которые в адекватной форме признаются членами социума. И положительное влияние приватизации может ощущаться только в том случае, если происходит повышение уровня ответственности нового собственника за принимаемые им решения. Наличие указанной ответственности должно быть неотъемлемой составной частью экономической свободы индивида и его прав как собственника. В этой связи решающим элементом рыночной экономики является переформатированное социальное сознание и состояние, связанное не просто с наличием частной собственности на средства производства, а с принципом конкуренции, базирующейся на соблюдении совокупности фундаментальных условий и процедур контроля, препятствующих ее перерождению в систему монополистического хозяйствования и ценообразования, нивелирующих социальный вред различных форм и видов монополизма. Эффективное функционирование частной собственности предполагает также обеспечение наиболее полной реализации собственности человека на свою рабочую силу, физические и умственные способности (с учетом полученного образования и профессиональной подготовки) в рамках непрекращающегося процесса разделения труда между членами общества. Важно осознать, что любая форма частной или коллективной собственности всегда являлась и является производной от собственности человека на свою рабочую силу (физические, умственные, организаторские способности и так далее). Поэтому оценивать результаты приватизации нужно не просто на основе показателей объемов производства, в том числе уровня ВВП, но и с учетом индикаторов наиболее рационального использования человеческого потенциала российского общества в целом.

Особое значение имеют и показатели развития кредитных отношений в обществе, укрепление обстановки взаимного доверия, без наличия которых невозможно никакое социально-экономическое продвижение вперед. ⁵²  Вообще, учитывая объективную социально-экономическую ситуацию в стране, для повышения эффективности экономики необходим был такой механизм приватизации, который на первом этапе ее проведения подразумевал бы передачу потенциально прибыльных объектов государственной собственности в аренду, включая заключение конкретных кредитных договоров с будущими собственниками. Одновременно требовалось формирование предпосылок для развития кредитных отношений и расширения банковского сектора, который включал бы различные по размеру и формам собственности коммерческие банки. Причем в расширении банковского сектора особенно нуждались регионы, которые в наибольшей степени должны были пострадать в результате проводимых реформ. В этих регионах одним из условий выхода из затруднительного экономического положения являлось бы развитие малого и среднего бизнеса. Как показывает опыт развитых стран, для целей активизации малого и среднего бизнеса в большей степени подходят не крупные, а малые и средние банки, но при должном уровне регулирования и поддержки их деятельности со стороны центрального банка.

Распространение института кредитования является важнейшим индикатором развития общества. В качестве своеобразной формы кредитных отношений следует рассматривать и систему государственного социального страхования, оказания действенной помощи тем участникам рынка, которые на время проиграли в конкурентной борьбе, но способны произвести необходимую перегруппировку сил для ее продолжения. Естественно, социальное страхование необходимо и для помощи тем членам общества, которые находятся в ситуации, когда еще или уже оказываются не в состоянии сами о себе позаботиться.

Кстати, смысл социального страхования проявляется только в том случае, если для общества в целом и для отдельных его членов обеспечивается больший уровень защищенности, что является необходимым условием для развития социума. Обладая большей безопасностью на случай непредвиденных или негативных для них социальных и иных изменений, члены общества имеют более оптимистичное мировоззрение, большую веру в собственные силы и способность держаться на плаву. Как свидетельствует исторический и жизненный опыт, уверенность в себе — лучшая моральная атмосфера для социально-экономического развития, чем неуверенность, надежда — лучший стимул, чем страх. Страх и отчаяние, конечно, могут побуждать людей к сверхусилиям, но положительный эффект от этих усилий, если и будет, то только временным и скоропроходящим, а негативные последствия могут оказаться долговременными. Говоря словами А. К. Толстого: «как люди в страхе гадки — / Начнут как бог, а кончат как свинья». ⁵³  Страх и отчаяние культивируют подсознательную веру в неотвратимость зла и формируют рабскую психологию в обществе, которое от этого становится не более устойчивым, а более хрупким, подверженным угрозе глубокого раскола. Для стабильного поступательного развития больше подходит культивирование такого сочетания индивидуальной ответственности, энергии и социальной поддержки, которое не позволяет одним членам общества злоупотреблять своими преимуществами (включая и преимущества в конкурентной борьбе), а другим — злоупотреблять различными формами поддержки со стороны социальных институтов, включая и государство. Точка зрения, согласно которой опора на внешнюю помощь всегда деструктивна для независимости индивида (поскольку один человек ставится в зависимость от милости другого, что ведет к уменьшению ценности самостоятельных усилий; такая зависимость является компенсацией за неудачу, которая легко превращается в поощрение безответственности), не учитывает один из важных социальных аспектов. Дело в том, что если указанная помощь рассматривается как объект права, основанного на обязательном социальном страховании, то оно в равной мере принадлежит и победителю и проигравшему в конкурентной борьбе, удачливому и неудачнику. Её следует рассматривать не как гандикап, приносящий победу кому-то одному, а как равное для всех сокращение дистанции в жизненном соревновании, условие сохранения конкуренции и предотвращения монополизации, что идет на пользу всему обществу.

Конечно, существует опасность, что характер и размеры данной помощи могут ослаблять общество, превратившись в форму обеспечения социальной безответственности одних членов общества, паразитирующих за счет других. Однако подобная опасность существует в отношении любых прав и свобод, злоупотребление которыми приводит к их трансформации в различные привилегии и монополии. Но бороться с указанными злоупотреблениями путем ликвидации самих прав и свобод членов общества невозможно. Такая борьба может привести лишь к злоупотреблению правом, в результате чего возникает тоталитарное полицейское государство. Необходимо только не допустить того, чтобы социальная политика государства была сведена исключительно к политике перераспределения материальных благ. Ведь при реализации такой политики возникает мощная бюрократическая организация (социальная бюрократия), которая начинает значительную часть средств, собираемых с налогоплательщиков на социальные нужды, направлять на поддержание собственного экономического благополучия.

Возвращаясь к вопросу о целях приватизации, еще раз подчеркнем, что задачу повышения эффективности экономики следовало увязывать не просто с появлением частной собственности и частных собственников как таковых, а с социальным обустройством этой системы, с устранением основ монополистической системы и практики хозяйствования, чего в действительности не было осуществлено. ⁵⁴  Для этого принципиально иной должна была стать и социальная стратегия денежной власти, механизм денежной эмиссии Банка России, в основе которого лежало бы налаживание социальных контактов субъектов хозяйственной и политической деятельности, развитие кредитных отношений между коммерческими банками и представителями реального сектора экономики при одновременном повышении ответственности собственников и руководителей коммерческих банков за принимаемые ими решения. Однако, похоже, что эти принципы (уже отмеченные экономической социологией) для российской денежной власти так и остались за «семью печатями». Банковская реформа и развитие банковского сектора практически сразу стали определяться не социально-экономическими потребностями общества, а политическими целями властных структур, в том числе и целями приватизации государственной собственности в интересах приближенных к ним социальных групп, в последующем получивших название «олигархические». В денежной политике был взят курс не на обеспечение социально полезной деятельности всех групп общества, а на создание благоприятных условий для избранных. В этом отношении приватизация государственной собственности в России отчетливо показала, сколь катастрофические последствия для социального развития имеет фактическое объединение политической и денежной властей, превращение последней в дополнительное средство для политического закабаления граждан и социальной манипуляции. ⁵⁵  Во многом именно цинизм государственного дуумвирата политической и денежной властей способствовал нарастающему отчуждению и социальному нигилизму в обществе.

К сожалению, большинство политологов и социологов, оценивая результаты российской приватизации, не исследуют в должной мере особенности банковской деятельности в контексте социально-политической ситуации, упускают один из основных аспектов, связанный с приватизацией бывших государственных банков и формированием банковского сектора экономики, а также с политикой денежной власти и бюрократическим использованием банковской системы правительственными чиновниками. Между тем, без оценки деятельности и состояния банковской системы как социального института, методов регулирования коммерческих банков, определяющих принципы организации и масштабы кредитных отношений в обществе, в полной мере оценить правомерность, законность и целесообразность приватизации государственной собственности в России просто невозможно. Крайне близоруко не замечать, произошедшее монополистическое срастание государственной бюрократии и определенной части банковского сектора из ближнего к Банку России круга, а также их роль в усилении поляризации интересов различных социальных групп российского общества. Именно в результате активно задействованных правительством в процессе приватизации государственной собственности коммерческих банков, тесно связанных с государственными чиновниками, была осуществлена попытка создать видимость законности «денежной» приватизации. Причем эта попытка, которая, помимо того, что сама по себе имела крайне негативные социальные последствия (поскольку видимость соблюдения законов при их фактическом неисполнении самим государством расширяет социально-экономическую базу коррупции и криминалитета, порождает недоверие к власти), оказала значительно большее разрушительное воздействие на состояние и развитие российского общества и экономики, чем это до сих пор принято считать.

Создание видимости законности приватизации государственной собственности могло, конечно, рассматриваться российскими реформаторами (и их иностранными советниками) как условие обеспечения необратимости проводимых экономических реформ, но в действительности оно лишь породило целый веер российских социальных симулякров. Видимость законности и законность приватизации — далеко не одно и то же. В условиях фактического отсутствия источников первоначального капитала внутри страны и формального отказа от продажи государственной собственности иностранному капиталу появление в необходимом объеме денежных средств у новых собственников могло происходить и происходило с использованием двух механизмов. Во-первых, за счет неоправданной денежной эмиссии центрального банка в виде кредитов, предоставляемых через «нужные» банки юридическим лицам из политических и коррупционных соображений, а также за счет аналогичных (по фактическим целям использования) финансовых субсидий правительства. Так государственная власть разыграла собственную финансовую партию в российском политическом театре, меняя социальные реалии как маски, устраивая из инвестиционных и иных фондов целый криминальный маскарад. Распределяя роли между актерами (героями, злодеями, жертвами и зрителями этого спектакля), она не забыла об универсальных гарантиях для своих продюсеров и режиссеров. ⁵⁶  Поскольку подобная деятельность неизбежно должна была приводить к разгулу инфляции, потенциальным покупателям государственной собственности из числа получателей кредитов и субсидий была обеспечена возможность конвертировать полученные кредиты в твердую иностранную валюту. Тем самым, с одной стороны, «первоначальный капитал», который должен был быть направлен на покупку государственной собственности, становился застрахованным от обесценения рубля; а с другой стороны — задолженность по полученным кредитам в рублях в результате той же инфляции сводилась к нулю. Это означает, что формируемый таким образом для нужных лиц первоначальный капитал, необходимый для обеспечения видимости законности будущих приватизационных сделок, должен был сопровождаться ростом внешней задолженности государства. ⁵⁷  Естественно, что погашение указанной задолженности цинично перекладывалось уже на всех российских налогоплательщиков. Мог ли этот вариант отвечать целям «социальной справедливости», соответствовал ли он задачам социально-экономического развития страны или интересам государственного суверенитета и независимости? Ответ понятен — нет, не мог. Не говоря уже о том, что использованная при этом криминально-демократическая оболочка «либеральной» власти допускала грубейшие формы лицемерного насилия над обществом и свободой его членов. Второй вариант «первоначального накопления» капитала для создания в дальнейшем видимости законности приватизационных сделок включал формирование и последующее мнимое банкротство различных финансовых пирамид, вовлечение в этот процесс средств населения, кредиторов и вкладчиков коммерческих банков, а также государственного бюджета. ⁵⁸ 

Основным (но далеко не единственным) механизмом реализации второго варианта первоначального накопления капитала стал рынок государственных краткосрочных облигаций — формирование пирамиды ГКО. Эту пирамиду можно было бы назвать одним из чудес социальной архитектуры, появившихся на сцене в процессе постановки социально-политической трагикомедии, если бы от разрекламированного проекта этого сооружения не зависело существование миллионов человек. Особо подчеркнем, что размещение ГКО с самого начала не было обусловлено экономическими причинами и потребностями государственного бюджета. Первые выпуски ГКО (1993 г.), по сути, носили демонстрационный характер, показывающий возможность установления цивилизованных кредитных отношений между государством и налогоплательщиками для покрытия временных разрывов между поступлением и расходованием средств государственного бюджета. Эти цивилизованные отношения нашему правительству (министерству финансов), установившему обязательное авансовое перечисление налогов на прибыль (доходы) до ее фактического получения, на самом деле, были не нужны. Поэтому демонстрационные выпуски ГКО так бы и остались демонстрационными, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в этом финансовом инструменте правительство разглядело отличный механизм перераспределения государственного бюджета для целей первоначального накопления капитала в интересах нужных лиц. Во-вторых, переход к этой форме обеспечения видимости законного первоначального накопления капитала оказался востребован в виду того, что для Международного валютного фонда, основной объем кредитов которого использовался для реализации первого варианта, ⁵⁹  потребовалось (для доказательства эффективности своей деятельности в России) создание опять же видимости снижения инфляции и некоторой стабилизации валютного курса рубля. Формирование и использование рынка государственных ценных бумаг в этом отношении являлось более приемлемым решением задачи перераспределения национального дохода и национального богатства по сравнению с прямыми кредитами Банка России и финансовыми вливаниями Правительства приближенным лицам, поскольку инфляционное воздействие от выпуска государством своих ценных бумаг наступает с некоторым временным лагом. ⁶⁰ 

Созданию видимости борьбы с инфляцией служило также ограничение деятельности, включая банкротство и ликвидацию, тех коммерческих банков, которые не входили в круг особо приближенных или обслуживали интересы конкурирующих политических групп. Начало массовому банкротству банков положил сознательно спровоцированный действиями Правительства и Банка России кризис межбанковского рынка 1995 года. Тот факт, что при этом происходило фактическое ограбление клиентов обанкротившихся банков, основную часть которых составляли представители малого и среднего бизнеса, а также население, Правительство и Банк России, похоже, мало заботило. Несколько перефразируя Пушкина, подобная практика позволяет сказать: вот уж действительно «всё можно делать с этим народом и с этой страной».

Одновременно (под видом «укрепления надежности» банковской системы и создания международно-конкурентоспособных коммерческих банков) в стране появились «уполномоченные банки», которым правительством поручалось вести бюджетные счета, где стали аккумулироваться значительные государственные средства. При этом указанные банки приобрели статус и положение основных дилеров рынка ГКО, что позволяло им осуществлять исключительно выгодные операции, связанные с предоставлением правительству мнимых кредитов. Последние предоставлялись за счёт размещённых в данных банках бюджетных средств. К началу 1995 года доходность по ГКО, уровень которой находился под полным контролем Правительства и Банка России, достигла «заоблачных высот». В январе 1995 года средневзвешенная доходность государственных краткосрочных облигаций со сроком погашения до 90 дней составляла 263 % годовых. ⁶¹  Причем у назначенных Банком России основных дилеров рынка ГКО доходность по операциям с этими ценными бумагами могла превышать и 1000 % годовых на вложенные средства, поскольку они имели возможность приобретать их у Банка России по более низкой цене, а продавать всем другим инвесторам — по более высокой. «Уполномоченные» банки получали двойное преимущество благодаря возможности использовать практически бесплатные для них бюджетные средства для покупки ГКО. Иными словами, из тех средств, которые поступали в виде налогов в распоряжение правительства, ему же предоставлялись кредиты в виде покупки государственных ценных бумаг. Более того, затраченные уполномоченными банками средства на покупку ГКО (то есть на кредиты правительству) вновь возвращались к ним на бюджетные счета в виде полученных правительством кредитов, и весь процесс продолжался снова и снова. За использование собственных бюджетных средств, вернее, средств, полученных за счёт налогоплательщиков, правительство выплачивало уполномоченным банкам исключительно высокие проценты. Если взять в качестве базы для их расчёта доходность по ГКО в размере 200 %, то получим, что за год на каждый рубль, внесённый налогоплательщиками в бюджет и оказавшийся на бюджетном счету в уполномоченном банке, последний мог получить из того же бюджета как минимум два рубля. Это означает, что в отдельные периоды не только все налоговые поступления в бюджет уходили «на сторону», то есть на обеспечение первоначального накопления капитала нужным лицам, туда же отправлялись и средства, полученные от продажи ГКО неуполномоченным банкам, предприятиям и организациям. Таким образом, выпуск ГКО, проходивший во «взаимодействии» Правительства и Банка России, главным образом, в целях формирования приближенными финансовыми структурами «первоначального капитала» и создания видимости законности продажи им прибыльных объектов государственной собственности, превратился в один из главных факторов, обусловивших рост дефицита бюджета и неоправданное увеличение государственного долга. Это означает, что не потребность правительства в покрытии дефицита бюджета вызвала необходимость перехода к «денежной» приватизации (как, кстати, объясняется в докладе Счетной палаты). Указанная необходимость была порождена самой идеей перехода к такой форме приватизации и создания видимости ее законности, что привело к образованию «черной дыры» в бюджете и крупномасштабному росту государственной задолженности. ⁶² 

Когда стало ясно, что закрыть «чёрную дыру» в бюджете, образовавшуюся в результате создания видимость законности приватизации наиболее прибыльных объектов государственной собственности, оказывается невозможным за счёт «снятия трех шкур» с ответственных налогоплательщиков (а политическая ситуация в стране становилась все менее предсказуемой для действующих властных структур), в августе 1998 года государством был объявлен дефолт по своим внутренним обязательствам. Тем самым был зафиксирован размер перераспределения государственного бюджета, денежных доходов среднего класса, малого и среднего бизнеса, населения страны в целом в пользу приближенных к правительству финансовых структур. Но главное — произошел мощнейший удар по появившимся в стране ответственным собственникам, практически разрушивший до основания возможности для эффективного развития малого и среднего бизнеса. ⁶³ 

Заметим, что в качестве предлога для объяснения причин дефолта правительством использовался юго-азиатский финансовый кризис, указывалось на увеличение зависимости экономики страны от процессов глобализации и международных финансовых рынков. Однако можно с уверенностью утверждать, что основной причиной дефолта, приведшего к крупномасштабному социально-экономическому кризису в России, является проводившаяся правительством и центральным банком политика по созданию видимости законности приватизации прибыльных объектов государственной собственности для нужных лиц.

В докладе Счетной палаты анализ и оценка деятельности Правительства и Банка России в процессе приватизации вообще отсутствуют. ⁶⁴  А негативная роль, связанная с использованием властными структурами ряда коммерческих банков, в основном сводится к выявленным нарушениям действовавшего законодательства, допущенным в процессе организации и проведения залоговых аукционов в 1995-1996 годах. В частности, из доклада Счетной палаты следует, что в большинстве случаев суммы полученных правительством от банков кредитов в иностранной валюте (долларах США) при передаче им в залог федеральной собственности (акций нефтяных компаний) были меньше величины выданных правительством кредитов этим же банкам в виде размещенных на их счетах государственных средств. Но эти факты являются лишь вершиной айсберга, характеризующей негативные последствия действий, направленных на создание видимости законности распродажи наиболее прибыльных частей государственной собственности. Кстати, Счетной палатой не было обращено внимание на то обстоятельство, что само кредитование правительства в рамках залоговых аукционов осуществлялось в долларах США. Между тем это означало, что и правительство, и российские банки на деле осуществляли при этом кредитование американских банков, на счетах которых эти средства и аккумулировались. Все это также как-то не увязывается с утверждениями о том, что целью денежной приватизации являлось преодоление дефицита российского бюджета. В докладе не был дан ответ на вопрос о том, расплатились ли российские банки с правительством, выполнив свои обязательства в отношении бюджетных средств, находившихся у них на валютных счетах. Иными словами, была ли произведена данными банками хотя бы оплата в рассрочку фактически проданных им авансом объектов государственной собственности с использованием мнимых залоговых аукционов? Есть ли основания считать передачу им в собственность указанных объектов хотя бы «условно законной»? В этой связи опять приходится вспомнить о дефолте 1998 года, после которого указанные банки оказались банкротами и были ликвидированы. Между тем, есть достаточно оснований полагать, что дефолт явился не причиной, а поводом для ликвидации данных банков, вследствие чего все «концы», раскрывающие их особые отношения с Правительством и Банком России, в том числе связанные с проведенными залоговыми аукционами, были «спрятаны в воду». Поэтому точный ответ на поставленный вопрос мы вряд ли когда-либо получим.

Однако понятно, что все использованные государством механизмы приватизации с самого начала предполагали перераспределение национального дохода и национального богатства за счет обесценения и/или фактического воровства денежных сбережений у основной массы населения. При этом возможности для полноценного экономического роста, структурной перестройки экономики не только не увеличивались, но и уменьшались, не говоря уже о росте социально-политической напряженности, дискредитации, неприятии и отторжении экономических реформ значительной частью членов общества. Возникает даже, на первый взгляд, парадоксальная мысль о том, что абсолютно незаконный захват бывшей государственной собственности мог иметь менее негативные социально-экономические последствия для России, чем проведенная приватизация с созданием видимости ее законности. Ведь то, что произошло, не привело к формированию необходимой массы ответственных собственников, ориентированных на долгосрочное развитие своих предприятий, накопление и обновление производственного потенциала. При этом не были достигнуты ни декларативные, ни произнесенные «про себя» цели приватизации, включая устранение крайне негативной (с социально-экономической точки зрения) психологии временщиков у лиц, получивших в свое распоряжение бывшие объекты государственной собственности. Хотя устранение таких установок, которые в той или иной степени были характерны для прежних государственных управленцев, чиновников и населения страны в целом, действительно можно рассматривать в качестве обоснования приватизации.

Более того, значительная часть ответственных собственников (представленных малым и средним бизнесом), которые появились не в результате приватизации, а за счет реализации собственных усилий, своего творческого и предпринимательского потенциала, отвечавшего потребностям социально-экономического развития, подверглась и до сих пор подвергается фактическому удушению. Причем одним из основных механизмов такого удушения является политика Правительства и Банка России в деле регулирования деятельности коммерческих банков. Это регулирование по-прежнему осуществляется данными «государственными структурами» с учетом своих узко понятых политических и коммерческих интересов, основывается на чем угодно, но только не на учете социально-экономических потребностей и возможностей развития кредитных отношений.

Любая бюрократическая система всегда стремится к достижению большей власти и престижа, а это приводит к тому, что вмешательство государства в экономические процессы часто оказывается одним из главных источников дестабилизации социальной жизни. При этом всячески затушевывается то обстоятельство, что сама «власть является неотъемлемой частью практически всех общественных взаимоотношений, включая отношения между работодателем и работником». ⁶⁵  Поэтому малейшие изменения в теле власти тут же сказываются на всем обществе. Дестабилизация социальной жизни в результате вмешательства государства в экономику связана и с тем, что зачастую органы государственной власти предпочитают использовать для решения сложных социально-экономических проблем наиболее простые и неэффективные административные методы, которые направлены на борьбу с последствиями, а не с причинами возникновения указанных проблем. Сегодня на словах «ответственность» — это то, что берет на себя государство в лице бюрократии, а на деле расплачивается за нее не одно поколение гражданского общества. Поэтому основной политический урок, которые преподала государственная власть в процессе приватизации, заключается в игнорировании государством своей реальной ответственности перед обществом, что говорит об отсутствии действенных условий разделения властей, которые, хотя бы отчасти, взаимно контролировали аппетиты друг друга и ограничивали их. Этот механизм призван сдерживать прежде всего чрезмерные претензии исполнительной власти. Как нам представляется, изменить ситуацию вряд ли получится, если не произойдет выделение в качестве независимого элемента государственной конструкции независимой от правительства денежной власти, которая включала бы в себя не только центральный банк, но и банковскую систему в целом. Но этот политический урок приватизации пока трудно усваивается обществом, большинством политологов, социологов и экономистов.