Все права на данную публикацию принадлежат автору. Любое воспроизведение, перепечатка, копирование, ввод в компьютерную память или иные подобные системы распространения и иные действия в отношении данной публикации полностью или частично производятся только с разрешения автора, за исключением случаев цитирования в объёме, оправданном целью цитирования, или иных способов использования, допускаемых применимым законодательством. Любое разрешённое использование допускается с обязательным указанием названия публикации, её автора и адреса публикации в Интернете. Запросы на приобретение или частичное воспроизведение данной публикации присылайте на адрес электронной почты:
.
В
РОССИИ с начала 1990-х годов вместо устаревшего советского «идеологического пакета», провозглашавшего («прикрывая» политический смысл 6-ой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС) наличие «социалистического общенародного государства» как государства, «выражающего волю и интересы … трудящихся всех наций и народностей страны», в политический и научный оборот было внедрено понятие «социальное государство». Положение о «социальном государстве» получило закрепление в статье 7 Конституции Российской Федерации, принятой на референдуме 24 
12 декабря 1993 года. «Российская Федерация, — записано в Основном Законе страны, — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Это конституционное положение вызвало новую политическую волну идеологического тумана, накрывшую российское общество.
Если разобраться, то нельзя не признать, что любая конструкция, называемая государством, не может не быть социальной. Социум есть условие или среда, в которой возникает сама возможность государства. И любое государство как социальный институт всегда было призвано или вынуждено в той или иной степени выполнять определенные социально значимые функции (обеспечение безопасности и правопорядка, решение спорных вопросов между членами общества, защита окружающей среды, создание системы социального страхования и т.д.). В этой связи словосочетание «социальное государство» чем-то напоминает выражение «масло масленое». Но дело не в этой тавтологии (хотя всем известно: сколько ни говори слово «халва», во рту слаще не станет), которая кому-то может показаться безобидной, а сохранившим в себе известную долю наивности — даже вполне уместной с точки зрения постоянного напоминания представителям государственной власти о ее истоках и задачах (мол, «повторение — мать учения»). Дело в том, что сама социальная сфера при таком подходе начинает также рассматриваться исключительно как объект управления со стороны государства, что указывает на наличие априорных предпосылок в мышлении представителей государственной власти и части общества, которые сложились в период существования тоталитарных режимов. 25 Дело еще и в том, что современная история уже знала один государственный режим, имевший название «социальный», о котором политики в России и за рубежом почему-то предпочитают не вспоминать. Речь идет о марионеточном режиме, установленном в 1943 г. национал-социалистической Германией в Италии, который получил название «Социальная республика Италия» (Repubblica Sociale Italiana). Если в России речь идет о подобном повторении, то это означает, что история нас ничему не научила. 26
Указание в качестве цели политики российского «социального государства» на «свободное развитие человека» мало что значит. Сама по себе эта фраза во многом аморфна и неконкретна. В абстрактной форме понятия «свобода» и «свободное развитие» лишены своего исторического и социального содержания. Реальное значение указанные понятия обретают лишь в конкретной исторической и социальной обстановке, проявляясь как необходимость устранения некоего внешнего препятствия, сопротивление гнету; все эти обстоятельства начинают затруднять развитие человека как социальной личности. При этом любой человек, развиваясь в обществе, по определению, вынужден постоянно испытывать ограничения и давление со стороны социальных институтов, установленных законов, норм, обычаев и т.п., что в определенных пределах следует рассматривать в качестве естественного и необходимого явления общественной жизни. Иное дело, что, с одной стороны, указанные ограничения не являются раз и навсегда установленными, они объективно меняются под давлением потребностей социально-экономического развития, каждый раз наполняя понятие «человеческая свобода» конкретным содержанием. С другой стороны, существует постоянная угроза вырождения ранее достигнутых свобод отдельных социальных групп и индивидов в привилегии и монополии. Поэтому политически значимым являлось бы указание на то, что в задачу государства входит создание условий (или хотя бы — устранение препятствий) для неопределенно разнообразной человеческой деятельности, способствующей раскрытию возможностей и способностей индивидов как социальных личностей. 27
Однако такой подход, похоже, противоречил идее замены в сознании масс прежней идеологической установки, представлявшей их жизнь как движение от «социализма» к «коммунизму», на новую утопическую идею, 28 предполагавшую возможность превращения «социального государства» в «государство всеобщего благоденствия». За таким подходом скрывались конкретные эгоистические интересы определенных политических сил и социальных групп, в том числе тех, кто активно «зарабатывает» на государственных социальных программах. Более того, за идеей «государства всеобщего благоденствия» реально пряталось лицемерное стремление представителей государственной власти уйти от ответственности за допущенные крупномасштабные просчеты в экономике и одновременно устанавливать «полезность» или «бесполезность» членов общества, что является не просто порочным, но и крайне реакционным с точки зрения потребностей и условий социально-экономического развития общества. 29
Это стремление в полной мере проявилось в процессе передела государственной собственности и создании видимости законности ее приватизации. Кстати, ее результаты лишний раз подтвердили нерешенность основной проблемы и задачи, которая заключается не в создании «социального государства», а в обеспечении социальных условий для появления ответственного государства и реализации на практике принципа разделения властей.
Не случайно, несмотря на формальный отказ политической власти от коммунистической идеологии, понимания теоретических ошибок «единственно верного учения» 30 не было достигнуто, и они продолжают оказывать негативное влияние на процесс принятия политических решений и практику государственного регулирования социально-экономической деятельности. Не наблюдается у представителей государства и понимания либеральных принципов, не говоря уже об их критическом осмыслении и преодолении существующих недостатков современного либерализма. Характерными для представителей власти суждениями, касающимися области социальной деятельности, стали логически абсурдные утверждения о том, что вначале нужно обеспечить рост производства, «реального сектора экономики», а уже на основе этого решать социальные задачи. 31 Такая позиция свидетельствует об игнорировании нашим «социальным государством» того факта, что, с одной стороны, уровень социально-экономического развития, богатство страны определяется качеством уровня жизни людей, а, с другой, повышение уровня жизни людей является необходимым условием роста ее экономического благосостояния.
По-прежнему игнорируются результаты системного анализа социальных процессов и выявленные российскими учеными системообразующие факторы, определяющие современное состояние российского общества и отражающие основные его противоречия. Между тем, этот анализ позволяет сделать вывод о наличии в обществе неадекватной системы прав и обязанностей социальных субъектов и социальных групп, о дефектах организационной и институционально-правовой структуры, низком уровне социальной интеграции, недостатках в развитии основополагающих сфер жизнедеятельности общества.
Несмотря на различные заверения представителей правительства, на деле государственная власть в России практически с самого начала провозглашения идеи «социального государства» не проявляет реальной заинтересованности в четком функционировании рыночных институтов, что предполагает, в частности, обеспечение гарантии прав кредиторов и реализацию принципа равных прав при равной ответственности. Один из показателей такой незаинтересованности заключается в том, что политическая элита не может определиться, кому принадлежит jus primаe noctis 32 на государственную собственность, использование которой, к сожалению, по прежнему, осуществляется по принципу: «имеешь то, на чем сидишь». 33
На практике, правда, этот принцип облекается в идеологическую форму, символизирующую заботу об усилении государства. Заметим, что дискуссии на тему сильного государства, как правило, всегда возникали и возникают в ситуации фундаментальных преобразований, радикального разрыва с привычной повседневностью, когда крайне затруднено само социальное конструирование реальности. Считается, что сильное государство уважают и боятся одновременно. Вместе с тем, давно известно, что апелляции к страхам создают благоприятные условия как для захвата власти, так и для ее удержания. Представители государственной власти прекрасно понимают, что причины человеческого страха уходят в глубины бессознательного, иррационального. Страх — это то, что мы унаследовали от животного мира, реакция живых существ на опасность и угрозу. Не случайно, китайский иероглиф (zh_- ch_n), с одной стороны имеет значение «государь и подданные», а с другой — выражает восклицание испуга или изумления. Государственной властью нередко эксплуатируется человеческое чувство страха, причем, как правило, одновременно с чувством надежды. Страх как боязнь насилия и надежда, что этого насилия не будет, — они всегда идут рядом друг с другом. Метод «кнута и пряника» является универсальным средством для реализации целей насилия. 34 Поэтому государственные структуры, стремясь сохранить свою власть, либо пытаются скрыть различные опасные для жизни людей явления и события (как, например, Чернобыльскую катастрофу), опасаясь (и не без основания) не столько негативных последствий массовой паники для самих людей, сколько возможности использования панического страха в обществе для смены политического режима. Либо наоборот, культивируют чувство страха (если его происхождение не может быть непосредственно связано с деятельностью данной политической власти, как, например, международный терроризм) 35 для сохранения и усиления своего влияния в обществе.
Во многом с эксплуатацией государственными структурами психологических факторов страха и надежды и связано распространение идеологии сильного государства как необходимого условия того, чтобы граждане могли рассчитывать на получение, по крайней мере, биологического минимума, который необходим им для проживания. Однако у идеи сильного государства всегда имеются как сторонники, так и противники. Среди последних находятся не только приверженцы либерализма, но и те, кого устраивает ситуация политической и правовой неопределенности в стране, и кто использует либеральные принципы для достижения собственных эгоистических интересов, например, личного обогащения. Этот факт обеспечивает сторонникам «сильной руки» возможность обрести поддержку со стороны широких слоев общества. 36 При этом укрепление государства, повышение уровня управляемости общественными делами преподносится одновременно с утверждениями о том, что «сильное государство обязательно должно быть правовым государством». Однако, те, кто попадается на удочку этого красивого лозунга, поддерживая идею сильного государства, часто не осознают того, что фактически являются сторонниками не силы права, а «права сильного» в исполнении политической власти, действующей по формуле: «победителей не судят». Здесь уместно будет вспомнить и изречение Ш. Монтескье (1689-1755): «Если принцип деспотического государства — страх, то цель его — тишина; но это не тишина мира, а затишье города, ожидающего вступления неприятеля». 37
За обоснованием необходимости сильного правового государства, как правило, стоит попытка легитимации наиболее грубых и жестоких форм государственного насилия под прикрытием утверждений, что закон един для всех, и даже если закон плохой, то он все равно закон и его необходимо соблюдать. Тем самым подтверждается актуальность и злободневность старых русских пословиц, таких как «закон паутина: шмель проскочит, муха увязнет», «закон, что дышло, куда хочешь, туда и воротишь». 38 Сегодня к ним добавляются и новые поговорки: «законы святы, да судьи супостаты»; «ошибки прошлого — строительный материал политики настоящего»; «процесс создания правового государства завершится, по-видимому, Судным днем». 39
Конечно, указанные проблемы и противоречия в той или иной степени характерны для деятельности любого государства, поскольку оно обладает монопольным правом на применение насилия. Даже если считать, что это право исторически было предоставлено ему для «служения общему интересу», то, как и любое другое монопольное право, оно формирует условия и предпосылки для того, чтобы под видом общественных интересов реализовались эгоистические устремления представителей государственной власти, которые часто стремятся легитимировать и нелегитимное насилие. 40 При этом важно помнить, что, как правило, внутренняя политика государства (если, конечно, это государство не представляет собой вариант администрации колонии), формы и направления использования государственного насилия внутри страны во многом определяют и его позицию в отношении применения насилия на международной арене. Но во всех случаях, когда внутренняя политика государства грубо противоречит общим интересам и потребностям развития гражданского общества, его внешняя политика никогда не будет нацелена на обеспечение социально-экономического развития своей страны, а будет диктоваться политическими амбициями самой власти. 41
Вместе с тем, вряд ли можно говорить о наличии у государства реальной силы, если его деятельность не обеспечивает создание условий для социально-экономического развития страны, включая необходимый уровень социальной интеграции и социального взаимодействия, характеризуемый, в частности, полновесными кредитными отношениями в обществе, проявлением предпринимательской инициативы; полноценным разделением труда, позволяющим реализовать социально-экономический, научно-технический и человеческий потенциал общества, ростом объемов и расширением структуры производства товаров и услуг. Когда сила государства формируется лишь посредством укрепления властных отношений, сопровождаемого мерами по ограничению свободы творческой и экономической деятельности граждан, вмешательством государственных структур в их жизнь, то от этого страдает легитимность государственных структур как органов порядка. 42 Иными словами, в обществе ставится под сомнение именно «правовой» характер сильного государства. 43 Говоря словами американского социолога И. Валлерстайна (род. 1930), все это имеет своим следствием «издержки как в экономическом плане, так и в плане безопасности, что в свою очередь будет питать еще большее обострение напряженности, за чем последует дальнейшее ослабление легитимности государственных структур». 44 Симптомами подобного положения дел являются и существенно возросшее чувство незащищенности членов общества, их озабоченность преступностью, немотивированным насилием, грубостью и жестокостью органов государственного правопорядка, невозможностью добиться справедливости в судебной системе и т.д. Эти симптомы можно рассматривать как форму проявления хаоса в государственной системе и показатель истощения ресурсов данной политической власти, изношенности механизмов обеспечения не только безопасности общества, но и самого государства, правящих элит.
В современной российской действительности указанные симптомы проявляются еще и в том, что, с одной стороны, само «социальное государство» превращается в самого крупного бизнесмена. А с другой стороны — от бизнеса требуется выполнение социальных функций. Но тогда возникает вопрос: а где государство? В чем заключаются его задачи, функции и ответственность? Ответ на этот вопрос, мы, к сожалению, получаем только в виде отголосков политической борьбы «под ковром» между представителями различных силовых структур, которые, кстати, сам лозунг «социальной ответственности бизнеса» восприняли как усиление ответственности бизнес-сообщества перед государством, чьем олицетворением себя и считают. 45 Получается, что сама власть не стремится выполнять государственные функции, забывает о своей ответственности, не учитывая, однако, ограниченный объем своего ресурса при продолжении такой политики.
Данное обстоятельство и складывающаяся социально-политическая ситуация говорят также о том, что ни власть, ни общество так и не извлекли уроки из проведенной приватизации государственной собственности. Заметим также, что подготовленный Счетной палатой РФ доклад об итогах приватизации государственной собственности в 1993-2003 годах так и не стал предметом обсуждения в Государственной Думе Российской Федерации. Однако сам факт появления данного доклада свидетельствует об актуальности не только политических, но и теоретических проблем, связанных с вопросами приватизации и частной собственности, условиями функционирования нашего общества и перспективами его развития. Дело в том, что доклад (аналитическая записка) Счетной палаты Российской Федерации затрагивает не только вопросы соответствия приватизационных процессов действующему законодательству, но и проблемы государственного устройства, эффективного функционирования государственных институтов, реализации на практике принципа разделения властей.
Главная нерешенная проблема, о которой свидетельствует этот доклад, — это проблема обеспечения ответственности государства перед обществом и реализации на практике принципа разделения властей. Если мы не решим эту проблему, то действия власти, которые могут обосновываться стремлением исправить выявленные Счетной палатой нарушения в процессе приватизации, скорее всего, приведут к не менее негативным социально-экономическим и социально-политическим последствиям, чем те, которые повлекли за собой сами нарушения. Поэтому рассмотрим эту тему несколько подробнее в следующей главе данной монографии.