Сущность государственной власти, теория «отмирания» государства как способ обоснования политической диктатуры

	0
	1
	2
	3
	4
	5
	6
	7
	8
	9
	10
	11
	12
	13

Вместе с тем деятельность государства как организованного и легитимного насилия в одном случае может являться экономически оправданной и необходимой, а следовательно, общественно полезной (как и любая другая человеческая деятельность): государство предоставляет обществу услуги, необходимые для экономического развития, которые имеют вполне конкретную стоимость.¹⁵² В другом — экономически вредной, а навязываемые государством услуги могут и не иметь никакой потребительной стоимости, следовательно, и стоимости. Следовательно, в этом случае налогообложение граждан необходимо рассматривать как форму грабежа членов общества со стороны государства.¹⁵³

Основным качественным критерием определения государственного насилия как экономически необходимого и оправданного является наличие таких законодательных норм и условий их соблюдения, которые обеспечивают процесс поступательного социально-экономического развития общества, а не тормозят его или препятствуют ему. Однако проблемы возникают тогда, когда мы процесс и динамику этого развития пытаемся количественно определить, не имея достаточно чёткого представления о потенциале данного развития в тех или иных конкретных условиях существования общества, развития науки и техники. Кроме того, в реальной действительности эти две стороны государственной деятельности или государственного насилия существуют одновременно, каждая из которых в отдельные периоды может преобладать, а также трансформироваться одна в другую.

В этой связи обратим внимание и на тот факт, что сами основоположники марксизма отмечали, что после того как политическая власть в лице государственных учреждений приобрела определённую самостоятельность по отношению к обществу, она может действовать в двояком направлении. «Либо она действует в духе и направлении экономического развития. Тогда между ней и этим развитием не возникает никакого конфликта, и экономическое развитие ускоряется. Либо же политическая власть действует наперекор этому развитию, и тогда, за немногими исключениями, она, как правило, падает под давлением экономического развития».¹⁵⁴ Иными словами, это означает, что они фактически признавали тот факт, что государство имеет определённую свободу выбора и внутренние закономерности своего развития, которые не могут быть сведены и предопределены исключительно его «классовой природой».

Однако эту мысль классики марксизма, видимо, по политическим соображениям сознательно не развивают. Ф. Энгельс, например, не видел «надобности» выяснять, «каким образом эта все возрастающая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырасти в господство над обществом; каким образом первоначальный слуга общества, при благоприятных условиях, постепенно превращался в господина над ним; как господин этот выступал, смотря по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап, то как греческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т.д.; в какой мере он при этом превращении применял также насилие и как, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс».¹⁵⁵

Георгий Валентинович Плеханов

Это означает, что Маркс и Энгельс абстрагировались от движущих сил, внутренней природы и диалектики развития государства и подробно их не исследовали, что также отрицательно сказалось на качестве и практических выводах марксистской теории (если, конечно, её рассматривать с научной, а не идеологической точки зрения).¹⁵⁶

В частности, попытка обосновать в конкретных политических целях классовую сущность государства не позволила им предположить, что установленное ими общее направление развития капиталистической экономики, которое, по их мнению, должно было привести к тотальной монополизации средств производства, может быть в той или иной мере изменено в результате противодействия со стороны государства (хотя бы в целях собственного самосохранения). Они просто проигнорировали возможность того, что политическая власть в лице государства способна не дать развиться до экстремальной стадии тенденции превращения рынка и конкуренции в монополию. И, как показала практика, в рамках капиталистического общества государством действительно может быть создан (хотя бы на определённое время) относительно эффективный институционально-правовой механизм, призванный противодействовать попыткам монополизации отдельными предпринимателями, социальными группами, профессиональными союзами и т.п. различных сфер экономической и политической деятельности. Благодаря этому во многом были обеспечены необходимые условия для дальнейшего социально-экономического развития промышленно развитых стран. С другой стороны, именно благодаря политике государства может происходить активная монополизация различных сторон экономической жизни, противодействующая социально-экономическому развитию и ставящая под вопрос саму возможность сохранения данного государства.¹⁵⁷ Наиболее красноречиво об этом свидетельствует исторический опыт нашей страны, стран «социалистической ориентации», а также национал-социалистических режимов Германии и Италии.

Однако указанная проблема существовала и продолжает существовать во всех странах мира. Ведь получается, что борьба с монополиями должна осуществляться с помощью структуры, которая сама обладает монопольным правом на насилие. И в случае отсутствия жёстких ограничений и демократического контроля со стороны гражданского общества за деятельностью государства (обеспечение указанного контроля на самом деле является исключительно сложной задачей со многими неизвестными) даже антимонопольное законодательство при желании может быть использовано в интересах монополистических образований. Например, если оно применяется выборочно и по отношению к компаниям, которые или не имеют тесных связей с представителями политической власти, или не подпадают под выбранные государством приоритеты своей политики. В настоящее время примеры подобной государственной деятельности наблюдаются и в США, и в странах Европейского союза, но опять же, к сожалению, куда более ярко проявляются они в России.

Следует отметить, что достаточно путаное понимание внутренних закономерностей развития самого государства, жёсткая классовая привязка его к существующей общественно-экономической формации проявились в письме К. Маркса редактору журнала «Отечественные записки» Н.К. Михайловскому, который считался теоретиком либерального народничества в России. В этом письме Маркс писал, что в «Капитале», в главе о первоначальном накоплении, он хотел нарисовать тот путь, «каким в Западной Европе капиталистический строй вышел из недр феодально-экономического строя. В ней, следовательно, прослежен тот ход исторических событий, которым производитель был оторван от средств производства, причём первый превратился в наёмного рабочего…, а последние — в капитал. В этой истории каждый переворот составляет эпоху, служа рычагом развития класса капиталистов; главную же основу такого развития составляет экспроприация земледельцев. В конце главы я говорю об исторической тенденции капиталистического накопления, утверждая, что его последним словом будет превращение капиталистической собственности в собственность общественную».¹⁵⁸

Далее, отвечая на критику Михайловского, Маркс говорит, что тому «угодно было мой очерк истории происхождения западноевропейского капитализма превратить в целую историко-философскую теорию исторического пути народов, роковым образом предначертанного для каждого из них, каковы бы ни были условия его исторического бытия. Но я прошу извинить меня: такое толкование для меня одновременно и слишком почётно, и слишком постыдно». Объяснялось это тем, что древний Рим, Спарта, государство инков, множество других народов сошли с исторической сцены, не пройдя капиталистический путь развития. Следовательно, Маркс не мог говорить о повсеместной «обязательности» капиталистического процесса.

Однако подобный ответ и приведённые примеры, обосновывающие возможную необязательность капиталистического пути развития, свидетельствуют о том, что, во-первых, Маркс в данном случае не делал различия между закономерностями развития государств в их исторических и территориальных границах и закономерностями смены общественно-экономических формаций.

Это на самом деле противоречит и логике экономического развития, и теории исторического материализма. Если экономический прогресс (который в историческом плане, как отмечали те же К. Маркс и Ф. Энгельс, сопровождается сменой экономических формаций) невозможно остановить (его можно только приостановить), то конкретные государства, их территориальные границы и формы организации могут при этом существенно видоизменяться (от рождения до гибели). Границы государств исторически подвижны. Их античные контуры не совпадают с теми контурами, которые мы находим, скажем, в средневековый период, не говоря уже о современности. Во-вторых, получалось, что Маркс отказывался от того, что целью его исследования являлось выявление общих объективных закономерностей экономического развития и исторического прогресса. По сути, этот ответ можно рассматривать в качестве признания, что его теория имела в основном политическую цель, а именно — обоснование захвата государственной власти конкретными политическими силами (при поддержке пролетариата) в западноевропейских странах.

О преобладании политической составляющей в марксистской теории свидетельствует и письмо Ф. Энгельса к Ф.А. Зорге, в котором он, критикуя немецких социал-демократов, живших в эмиграции в Америке, с сожалением констатирует, что «немцы так и не сумели сделать из своей теории рычаг, который привёл бы в движение американские массы. Они в большинстве случаев сами не понимают этой теории и рассматривают её доктринёрски и догматически, как нечто такое, что надо выучить наизусть, и тогда уж этого достаточно на все случаи жизни. Для них это догма, а не руководство к действию».¹⁵⁹

Что касается перспектив исторического развития России, то Маркс в своём письме Михайловскому заявил о том, что «если Россия будет продолжать идти путём, избранным ею после 1861 года, она потеряет один из самых удобных случаев, который когда-либо исторический ход давал народу для минования всех перипетий капиталистического развития». Несколько ниже он добавил, что в последние годы Россия «довольно потрудилась», чтобы шествовать по данному пути, и «если Россия будет продолжать идти по тому пути, на который она вступила со времени освобождения крестьян, то она сделается совершенно капиталистической страной, а после этого, раз попавши под ярмо капиталистического режима, ей придётся подчиниться неумолимым законам капитализма наравне с другими народами-профанами».¹⁶⁰ Куда должна была бы прийти Россия в случае «минования всех перипетий капиталистического развития» при этом, понятно, не объяснялось. Заметим, что если бы Маркс придерживался того научного подхода, который присутствовал в его теории до рассмотрения и обоснования конкретных путей политического реформирования существующего общества, то он, скорее всего, отметил бы, что развитие России по капиталистическому пути является неизбежным, но это развитие не обязательно будет происходить при сохранении Российской империи в своих границах.

Кстати, именно так и произошло на практике, когда, во-первых, после революционного переворота и захвата власти большевиками во главе с В.И. Лениным от Российской империи отделилась Финляндия, пошедшая (в отличие от бывшей метрополии) по естественному капиталистическому пути развития, а в конце прошлого века развалилась и «советская империя». Однако с учётом вышеопределённой политической составляющей марксистского учения слова Маркса о возможном «особом пути» России можно понимать в качестве намёка своим политическим единомышленникам в России на то, что они могут упустить исключительно удобный шанс для завоевания политической власти.¹⁶¹ Если это так, то надо отметить, что современники Маркса, русские марксисты, в большинстве своём данный намёк не поняли (в отношении наиболее радикальной их части, возглавляемой В.И. Лениным, правильнее сказать — не сразу поняли) и являлись сторонниками развития капитализма в России.

Например, Г. В. Плеханов, пытаясь объяснить смысл данного письма Маркса (в ответ на критику со стороны либеральных народников, увидевших в нём указание на необязательность развития России по пути капитализма), отмечал, что экономика представляет собой «совокупность фактических отношений людей, составляющих данное общество, в их производительном процессе. Эти отношения не представляют собой неподвижной метафизической сущности. Они вечно изменяются под влиянием развития производительных сил, равно как под влиянием той исторической среды, которая окружает данное общество. Раз даны фактические отношения людей в процессе производства, из этих отношений вытекают роковым образом известные следствия. В этом смысле общественное движение законосообразно… Но так как экономическое движение каждого общества имеет „самобытный“ вид, вследствие „самобытности“ условий, среди которых оно совершается, то не может быть никакой „формулы прогресса“, охватывающей прошедшее и предсказывающей будущее экономическое движение всех обществ».¹⁶²

Обосновывая необходимый и объективный характер развития капитализма в России, он также заявил, что «капитализм так страшен был немецким утопистам, что они, для минования его, готовы были в крайнем случае помириться с полным застоем… Германия не миновала капитализма. Теперь о том же миновании толкуют русские утописты. Так путешествуют утопические идеи от Запада к Востоку, всюду являясь предвестницами победы того самого капитализма, против которого они восстают и борются. Но чем далее забираются они на Восток, тем более изменяется их историческое значение. Французские утописты были в своё время смелыми, гениальными новаторами; немецкие оказались гораздо ниже их; русские же способны теперь только пугать западных людей своим допотопным видом».¹⁶³

«Гг. субъективистам всё кажется, что община „сама собой“ стремится перейти в какую-то „высшую форму“. Они заблуждаются. Единственное действительное стремление общины, это — стремление к разложению, и чем лучше было бы положение крестьянства, тем скорее разложилась бы община».¹⁶⁴ По мнению Г.В. Плеханова, основная задача российских марксистов заключалась не в противодействии развитию капитализма в России, а в устранении препятствий для его развития при одновременном обучении пролетариата способам защиты своих прав и интересов.

Однако для наиболее радикальной части российских марксистов, возглавляемой В.И. Лениным, стремившейся к политической власти, этого явно было недостаточно. И они, похоже, данный намёк Маркса в конечном итоге поняли, осуществив под видом «социалистической революции» захват и узурпацию государственной власти в стране. В дальнейшем идеологам политического режима бывшего СССР вышеприведённые слова Маркса позволили также «обосновать» возможность перехода от феодализма к социализму (минуя капиталистическую стадию) для ряда просоветских диктаторских режимов африканских и азиатских стран для того, чтобы назвать указанные страны «странами социалистической ориентации». Это является ещё одним свидетельством того, что с научной точки зрения марксистская теория страдает многочисленными изъянами и противоречиями.

Вместе с тем всё вышеизложенное, включая широко растиражированные в дальнейшем слова Ф. Энгельса о том, что марксизм «не догма, а руководство к действию»,¹⁶⁵ заставляет предположить, что сделанный им и Марксом вывод об отмирании государства после захвата пролетариатом политической власти (вследствие уничтожения в результате этого всех классов) был продиктован исключительно идеологическими целями. Он был просто необходим для придания такому захвату власти необходимой привлекательности и респектабельности в глазах общества. В идеологических и политических целях это было очень важно.¹⁶⁶

Ведь получалось, что такой захват власти уже нельзя было бы даже назвать «захватом», коль скоро в результате этого само государство должно было перестать существовать. Если бы Маркс и Энгельс «сохранили» государство в контексте своих теоретических рассуждений и выводов относительно неизбежности появления нового коммунистического общества (возникающего после революционного переворота), то вся их «научно-теоретическая конструкция» нового общественного устройства и её привлекательность могли просто разрушиться, так и не реализовав своего «революционного потенциала».

Правда, в полной мере потенциал этот, как показала практика, был всё-таки реализован не в Западной Европе, а в России.¹⁶⁷ Наиболее радикальных российских марксистов, стремившихся к власти и сделавших всё возможное для её захвата и сохранения в своих руках, ничуть не смутило отсутствие в теоретических построениях нового общества понятия государства. Они действительно «употребили» марксизм по назначению, как «руководство к действию».

«Творчески» дополнив марксистское учение, В.И. Ленин, как известно, «обосновал» необходимость установления под своим руководством политической диктатуры в России, которая была названа им (используя термин, найденный в письме Маркса) «диктатурой пролетариата».¹⁶⁸

Причём в соответствии с его «теоретическими построениями» достаточно цинично было заявлено, что государство отомрёт в процессе усиления и укрепления указанной политической диктатуры, якобы необходимой для ликвидации эксплуататорских классов (а не как это определялось у Энгельса в результате обобществления средств производства и того, что, захватив власть, пролетариат уничтожает себя как пролетариат). На деле «диктатура пролетариата», естественно, очень скоро показала себя как диктатура бюрократии и чиновничества, превратилась в новую форму «восточного деспотизма», которая не стремилась покидать коридоры российской власти.¹⁶⁹

В дальнейшем необходимость ее существования была «научно» подкреплена с помощью отдельных разрозненных цитат из работ и писем Маркса и Энгельса, позволивших «развить» теорию двух фаз (низшей и высшей) коммунистической общественно-экономической формации (социализма и коммунизма). Отметим также, что для сменявших друг друга «пролетарских» диктаторов и их партийно-государственной свиты наиболее близкими по «классовому» духу оказались страны, в которых государственная власть в течение тысячелетий также (как и в России) характеризовалась Марксом и Энгельсом как власть «восточного деспотизма». В то же время в число главных «классовых врагов» диктатуры пролетариата и социалистического государства была зачислена европейская социал-демократия.

Сегодня, когда становятся известными некоторые документы, хранившиеся в секретном фонде В.И. Ленина и закрытых архивах КГБ СССР, у многих людей, для которых благодаря советской пропаганде образ Ильича ассоциировался с «коммунистическим мессией», при ознакомлении с распоряжениями и резолюциями В.И. Ленина, осознании его реальной роли в российской истории волосы встают дыбом. Среди указанных документов можно найти особо жестокие приказы по уничтожению соотечественников.

Например, «сжечь Баку полностью», брать в тылу заложников, ставить их впереди наступавших частей красноармейцев, стрелять им в спины, посылать красных головорезов в районы, где действовали «зелёные», «вешать под видом „зелёных“ („мы потом на них и свалим“) чиновников, богачей, попов, кулаков, помещиков. Выплачивать убийцам по 100 тысяч рублей…». Отметим, что указанные деньги, которые можно назвать первыми «ленинскими премиями», в то время были единственными премиальными в стране. На Кавказ Ленин периодически отправлял телеграммы следующего содержания: «Перережем всех».¹⁷⁰ Имеется официальная телеграмма вождя к Фрунзе по поводу «поголовного истребления казаков». На знаменитое письмо Дзержинского¹⁷¹ вождю от 19 декабря 1919 года о содержащихся в плену около миллиона казаков Ленин наложил резолюцию: «Расстрелять всех до одного». 11 августа 1918 года Ленин направил большевикам в Пензу указание: «…повесить (непременно повесить), чтобы народ видел», не менее 100 зажиточных крестьян. Для исполнения казни подобрать «людей потвёрже».

Ленин настаивал на расстрелах за «нерадивость» и «нерасторопность». В конце 1917 года, в период массовой безработицы в стране, он предложил расстреливать каждого десятого «тунеядца». По случаю дня Николая Чудотворца (19 декабря), когда в соответствии с православной традицией нельзя было работать, Ленин издал приказ от 25 декабря 1919 года: «Мириться с „Николой“ глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за „Николы“».¹⁷²

Свидетельства исключительно жестокого отношения Ленина к человеку можно найти и в ранее опубликованных его произведениях, разбросанных по десяткам статей, речей и записок.¹⁷³ Приведём только одну цитату из статьи «Как организовать соревнование?», написанной в конце 1917 года (до развёртывания «белого террора»), но впервые напечатанной в «Правде» в январе 1929 года.

В этой статье под видом необходимости утверждения социалистического учёта и контроля за трудом и распределением продуктов «коммунам, мелким ячейкам в деревне и в городе» предлагаются следующие методы «очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох — жуликов, от клопов — богатых и прочее и прочее»: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвёртом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом — придумают комбинацию разных средств… Чем разнообразнее, тем лучше, тем вернее будет успех социализма,¹⁷⁴ тем легче практика выработает — ибо только практика может выработать — наилучшие приёмы и средства борьбы».¹⁷⁵

Таким образом, логические или идеологически обусловленные ошибки в теории Маркса и Энгельса о новом обществе и отмирании государства на практике послужили основой для обоснования жесточайшей политической диктатуры, стремившейся уничтожить практически все институты гражданского общества, осуществлявшей массовые репрессии и геноцид собственного народа. И с этой точки зрения нам представляется бесполезным и непродуктивным продолжение дискуссии о том, соответствовала ли та модель государственного и социально-экономического устройства, реализованная в СССР, теоретическим воззрениям классиков марксизма о новом обществе. Более того, если следовать указанным воззрениям, то вообще неправомерно говорить, что они предполагают формирование того нового общественного устройства, которое должно прийти на смену капитализму.¹⁷⁶

Вряд ли следует также определять систему экономического и политического устройства, сформированную в СССР, как социалистическую. Ведь термин «социализм», хотя бы теоретически, предполагает господство общественных интересов, а не государственных; не поглощение и подчинение политической властью в собственных целях всех институтов гражданского общества, а, наоборот, такое их развитие, которое обеспечивает исполнение государством расширенного объёма социальных функций во благо всех граждан.¹⁷⁷

Карл Вильгельм фон Гумбольдт

Другое дело, что понимание внутренней сущности и закономерностей развития государства позволяет утверждать, что реализация указанной идеи на практике оказывается невозможной. В условиях монопольного права на насилие у государства (пусть даже демократического)¹⁷⁸ всегда будет стремление к расширению своих полномочий, особенно если политическая власть не чувствует противовеса экономической власти со стороны гражданского общества. Всё это будет идти во вред основной части членов общества и социально-экономическому развитию страны в целом.¹⁷⁹ С этой точки зрения распространение социалистической (пусть даже и не марксистско-ленинской) идеологии может рассматриваться как негативное явление.

С одной стороны, её распространение является показателем, свидетельствующим о наличии кризисных явлений в экономике и обществе, связанных с перерождением рынка и разрастанием различных форм монополизма, а следовательно, с невыполнением государством необходимых функций (касающихся «служению обществу») и принятием на себя избыточных функций (предполагающих «господство над обществом»). С другой стороны, — об отсутствии понимания в обществе реальных путей выхода из кризиса и возрождении абсолютно иррациональной надежды на расширение участия государства в экономической жизни, а не ограничение этого участия эффективным выполнением необходимых функций. Не осознавая, что именно чрезмерные государственные полномочия, как правило, и являются причиной возникновения кризисной ситуации.

Клод-Фредерик Бастия

Лев Николаевич Гумилев

Как точно подметил Ф. Бастия, «нет ничего бессмысленнее, чем связывать столько ожиданий с государством, т.е. предполагать существование коллективной мудрости предвидения после признания индивидуальной беспомощности и недальновидности».¹⁸⁰ Всё это исключительно опасно, поскольку связано с возможностью возникновения масштабных социальных потрясений, появлением тоталитарного государства и его последующего крушения (при явном торможении социально-экономического прогресса). Однако не меньшую опасность для общества представляет и распространение идеологии, обосновывающей возможность полного устранения или отмирания государства. Речь в данном случае идёт не только о марксизме. «Обоснование» необходимости упразднения государства встречается и у идеологов радикального либерализма, иногда называемых рыночными фундаменталистами, к которым можно отнести представителей так называемой австрийской школы. Справедливо критикуя конкретную деятельность государства (очень часто на примере США), создающую источники монопольных, или монополистических, привилегий, предполагающих наличие насилия, агрессии и эксплуатации, они при этом пытаются доказать, что любые государственные услуги, включая защиту прав, обеспечение безопасности членов общества, принудительное исполнение законов и другие, могут предоставляться свободным рынком. Например, конкурирующими охранными агентствами, страховыми компаниями, частными судами и т.п. При этом полностью отрицается и необходимость выполнения государством функции социального страхования (по причине крайней неэффективности и массовых злоупотреблений со стороны государственных чиновников при выполнении указанной функции).¹⁸¹

Негативные последствия распространения подобной идеологии заключаются не только в том, что такой подход, будь он реализован на практике, неизбежно приведёт к криминальной конкурентной войне частных охранных структур с вовлечением в неё значительной части гражданского населения и с исключительно негативными последствиями для экономических субъектов и общества в целом. По сути, это будет являться формой гражданской войны, которая продолжится до тех пор, пока вновь не образуется властная структура или несколько структур, обладающих монопольным правом на насилие, т.е. одно государство или несколько государств.¹⁸² Причём данные государственные образования, скорее всего, окажутся тоталитарными и с явным «криминальным уклоном».¹⁸³

Не следует забывать и о возможном вмешательстве со стороны иностранных государств, а также не учитывать проблему, связанную с накопленным тем или иным государством военного потенциала. Ведь даже для решения проблемы хранения и утилизации вооружений (особенно оружия массового поражения) в любом случае потребуется создание государственной структуры.

Только перечисление этих проблем говорит о том, что идеи тех, кто считает возможным устранение государства из жизни общества, являются во многом поверхкостными.

Но существует и другая опасность. Дело в том, что, с одной стороны, распространение подобной идеологии в той или иной степени может быть использовано в своих целях представителями самих государственных структур. Например, — для оправдания и обоснования своих действий по свёртыванию общественно необходимой деятельности (созданию правовой, экономической и социальной инфраструктуры), а также переориентации государственных институтов на коммерческие рельсы. С другой стороны, явные недостатки и противоречия указанной идеологии позволяют противникам рынка и конкуренции обосновывать необходимость усиления государственного вмешательства в экономическую жизнь, обеспечивая своим сторонникам дополнительные монопольные привилегии, и под видом решения государственных и социальных проблем осуществлять всё большее принудительное перераспределение доходов общества в собственных интересах.

При этом на задний план отодвигается проблема выработки действенных механизмов общественного контроля за деятельностью власти, вопросы адекватного разделения властных полномочий между её различными ветвями, создания и поддержания необходимой системы сдержек и противовесов, которая отвечала бы именно современным условиям и состоянию развития общества.

Иными словами, подобная идеология, как и марксистская теория отмирания государства, вместо устранения или ограничения негативного государственного вмешательства в экономическую жизнь может привести к обратному результату, который будет тормозить процесс социально-экономического развития общества.

История нашей страны является наглядным свидетельством того, как логические ошибки или идеологические постулаты классиков марксизма (включая экономически неверное понимание производительного и непроизводительного труда, условий появления и показателей эксплуатации), «развитые» советскими вождями, проявились в негативных социально-экономических последствиях практики «социалистического строительства» в СССР. К их числу следует отнести появление грубых структурных диспропорций в экономике, крайнюю запущенность системы здравоохранения, образования, гражданской науки, сферы торговли и услуг, банковской и финансовой деятельности. Указанные диспропорции были также во многом связаны с постоянной ориентацией политической власти на военное производство, формирование военной экономики. Это не удивительно.

Военное производство — это та сфера человеческой деятельности, которая не может существовать без государства. И именно в этой области государство в форме политической диктатуры и как монополист всех средств производства и могло на относительно коротком отрезке времени продемонстрировать свои возможности.

Однако для того чтобы поддерживать эффективность военного производства (с точки зрения создания лучших образцов военной техники), в военной экономике должны использоваться рыночные принципы хозяйствования, должна быть обеспечена конкурентная среда (И.В. Сталин, кстати, созданию особой конкурентной среды в военном производстве старался не препятствовать). Только в этом случае потребитель в лице соответствующих военных ведомств имеет возможность выбора между образцами военной техники, в наибольшей степени удовлетворяющими политическим и военным амбициям государственной власти. В то же время обеспечение конкурентной среды в военной экономике является достаточно дорогостоящим занятием, особенно если государство стремится поддерживать высокий уровень и качество военного производства в течение длительного периода времени.

При этом, как показали итоги «холодной войны», крупномасштабное отвлечение ресурсов общества в военных целях при наличии атмосферы строжайшей секретности и изолированности военного и гражданского производства, военной и гражданской науки, при общей неэффективности и запущенности гражданского сектора экономики не может продолжаться бесконечно долго.

Вообще вряд ли какое-либо европейское государство, кроме СССР, могло бы так долго поддерживать крупномасштабное военное производство при наличии вопиющих диспропорций между военным и гражданским секторами экономики и при этом удерживать политическую власть в стране.¹⁸⁴ Такое, наверное, могут себе «позволить» только те страны, которые в течение тысячелетий привыкли к гнёту «восточного деспотизма». Однако в конечном итоге советское политическое руководство не могло не проиграть «холодную войну», а находящаяся под его властью страна не могла не развалиться на самостоятельные (хотя во многих случаях полуколониальные) государственные образования.¹⁸⁵