Сущность государственной власти, теория «отмирания» государства как способ обоснования политической диктатуры

	0
	1
	2
	3
	4
	5
	6
	7
	8
	9
	10
	11
	12
	13

Вопрос о сущности, характере, пределах ответственности и перспективах существования государства¹⁰³ и его «решение» Марксом и Энгельсом является одним из наиболее ярких примеров того, как они в угоду политической направленности своей теории фактически предпочли порвать и с диалектикой, и со здравым смыслом. Об этом явно свидетельствуют положения их теории, в соответствии с которыми для перехода к новому общественному строю требуется вначале изменить политическую надстройку, то есть государство, захватив власть, и лишь затем устанавливать и развивать якобы присущие социализму или коммунизму производственные отношения.¹⁰⁴

Причём политическая власть в лице государства, по их мнению, должна была в результате этого сама по себе отмереть ввиду того, что все общественные классы будут уничтожены, а следовательно, и не будет требоваться политическое принуждение, связанное с господствующим положением одного класса по отношению к другому. Как писал Ф. Энгельс, «пролетариат берёт государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство… Государство было официальным представителем всего общества, его сосредоточением в видимой корпорации, но оно было таковым лишь постольку, поскольку оно было государством того класса, который для своей эпохи один представлял всё общество: в древности оно было государством рабовладельцев — граждан государства, в средние века — феодального дворянства, в наше время — буржуазии. Когда государство становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. Когда не будет общественных классов, которые нужно держать в подчинении, когда не будет господства одного класса над другим и борьбы за существование, коренящейся в современной анархии производства, когда будут устранены вытекающие отсюда столкновения и насилия, тогда уже некого будет подавлять и сдерживать, тогда исчезнет надобность в государственной власти, исполняющей ныне эту функцию».¹⁰⁵

В данном случае (если рассматривать марксистское учение с научной точки зрения) мы являемся свидетелями ещё одной логической ошибки, которая непосредственно связана и с неправильно понятыми проявлениями законов диалектики в отношении развития частной собственности, и с ограниченностью классового подхода к анализу сущности государства. С точки зрения законов диалектики никаких оснований для отмирания государства даже по причине ликвидации классов (в том понимании, в котором их рассматривали основоположники марксизма) не существует. Характерно, что сами основоположники марксизма признают, что «зачатки» государственной власти находятся уже в первобытной общине, то есть, по их мнению, в бесклассовом обществе. Причём эти так называемые зачатки фактически призваны были выполнять чуть ли не все государственные функции в современном представлении о них (пусть и в ограниченном объёме). По этому поводу приведём высказывание того же Ф. Энгельса. «В каждой первобытной общине существуют с самого начала известные общие интересы, охрану которых приходится возлагать на отдельных лиц, хотя и под надзором всего общества: таковы — разрешения споров; репрессии против лиц, превышающих свои права; надзор за орошением, особенно в жарких странах… Они облечены, понятно, известными полномочиями и представляют собой зачатки государственной власти. Постепенно производительные силы растут, увеличение плотности населения создаёт в одних случаях общность, в других — столкновение интересов между отдельными общинами; группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда и установление новых органов для охраны общих и подавления противоположных интересов. Эти органы, которые в качестве представителей общих интересов целой группы занимают уже по отношению к каждой общине особое, при известных обстоятельствах даже антагонистическое положение, становятся вскоре ещё более самостоятельными, отчасти благодаря наследственности общественных должностей, которая устанавливается почти сама собой в мире, … отчасти же благодаря растущей необходимости в таких органах при участившихся конфликтах с другими группами… В основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции… политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло. Сколько ни было в Персии и Индии деспотий, последовательно расцветавших, а потом погибавших, — каждая из них знала очень хорошо, что она прежде всего — совокупный предприниматель в деле орошения речных долин, без чего там невозможно было и самое земледелие».¹⁰⁶ Соответственно, задача государственной власти, как это прямо вытекает из данных положений марксистского учения, заключается не только и не столько в политическом принуждении, обусловленном господствующим положением какого бы то ни было класса, сколько в выполнении общественных функций, решении общих для различных членов общества проблем (безопасность, защита окружающей среды, защита гражданских прав и свобод, поддержание общественного порядка, развитие общественно-правовой, экономической и социальной инфраструктуры). Поэтому абсолютно непонятно, на основании каких законов диалектики основоположники марксизма сделали вывод об отмирании государства даже при условии предполагаемого уничтожения классов? Если исходить из законов диалектики, то они, действительно, могут проявляться в том, что направленность, охват, сфера деятельности государства и как института, призванного обеспечивать реализацию общественных интересов, и как структуры, обладающей собственными интересами и подчиняющейся своим внутренним законам развития, на том или ином временном интервале могут и должны видоизменяться. В частности, можно говорить о прямой и обратной трансформации государственных структур из инструмента реализации общих интересов в конструкцию, которая занимает господствующее положение в обществе и вместо общественных интересов начинает преследовать исключительно собственные цели, определяемые политическими амбициями и стремлением к собственному экономическому благополучию.

Клод-Фредерик Бастия

Послушаем, что по этому поводу говорил Ф. Бастия. «В обществе существуют потребности до того общие, до того повсеместные, что члены общества для удовлетворения их прибегают к услугам правительства. Такова, например, потребность в безопасности. Люди соглашаются платить налоги, чтобы таким образом вознаграждать — разного рода услугами — тех, кто оказывает услуги по обеспечению общей безопасности. Это соглашение не противоречит принципу обмена, сформулированному политической экономией: сделай для меня это, я сделаю для тебя другое.¹⁰⁷

Сущность сделки не изменилась, отличается лишь способ оплаты, и это обстоятельство имеет большое значение… Независимо от того, имеем ли мы нужду в услугах такого рода или нет, независимо от их качества нам необходимо принимать их в том виде, в каком их предлагает государство, и платить за них ту цену, которую оно назначит… Государство, в конечном итоге состоящее из отдельных лиц (хотя в настоящее время стараются доказать противное)… всегда желает оказывать нам много услуг, больше, чем нам от него требуется, и пытается заставить нас принять за истинную услугу то, что иногда и не похоже на неё. И это делается с целью требовать от нас, в свою очередь, услуг в виде налогов…¹⁰⁸ Посмотрите, в каких громадных размерах на всём протяжении истории практикуется грабеж посредством злоупотребления правительственной силой и её избыточностью. Вспомните, какие услуги оказывало народу и каких услуг требовало правительство в Ассирии, Вавилоне, Египте, Риме, Персии, Турции, Китае, России, Англии, Испании и Франции. Какая страшная, поражающая воображение несоразмерность постоянно существовала между тем и другим в каждом случае!»¹⁰⁹

Отметим также, что, критически анализируя теорию насилия Е. Дюринга, Ф. Энгельс отмечает, что верным в ней «оказывается лишь то, что до сих пор все общественные формы нуждались для своего сохранения в насилии и даже отчасти были установлены путём насилия. Это насилие в его организационной форме называется государством. Итак, здесь выражена та банальная мысль, что с тех пор как человек вышел из самого дикого состояния, повсюду существовали государства. …Но как раз государство и насилие общи всем существовавшим до сих пор общественным формам, и если я, например, объясняю восточные деспотии, античные республики, македонские монархии, Римскую империю, феодализм средних веков тем, что все они основаны были на насилии, то я ещё ничего не объяснил. Следовательно, различные социальные и политические формы должны быть объясняемы не насилием, которое ведь всегда остаётся одним и тем же, а тем, к: чему насилие применяется, тем, что является объектом грабежа, — продуктами и производительными силами каждой эпохи и вытекающим из них самих распределением. И тогда оказалось бы, что восточный деспотизм был основан на общинном землевладении, античные республики — на городах, занимающихся земледелием, Римская империя — на латифундиях, феодализм — на господстве деревни над городом, у которого были свои материальные основы, и т.д.».¹¹⁰

Из этих рассуждений Ф. Энгельса (взятых из подготовительных работ к «Анти-Дюрингу») следует выделить три положения. Во-первых, он отмечает, что государственная власть в форме «восточного деспотизма» основывается на общинном земледелии. Если это так, то логично было бы предположить, что государственная власть, базирующаяся на общественной собственности на средства производства, должна будет не отмереть, а превратиться в новую форму «восточного деспотизма», что, кстати, и произошло на практике в бывшем СССР и других странах, названных «странами социалистической ориентации». Во-вторых, в этих заметках Ф. Энгельса не встречаются указания на классовую сущность государства. Это означает, что, рассуждая наедине с самим собой и занимаясь чисто научным анализом, ему в голову не пришла мысль, в соответствии с которой существование государства объяснялось бы лишь необходимостью насилия одного класса по отношению к другому. В третьих, государство определяется как организованное насилие и позиционируется исключительно как субъект, занимающийся грабежом, объектом которого являются производительные силы или экономическое производство. Поскольку, согласно тому же Ф. Энгельсу, развитие производительных сил при рабовладельческом строе осуществлялось рабовладельцами, при феодальном — дворянством, при капиталистическом — буржуазией, то есть классами, которые определялись им как господствующие, то это означает, что государство занималось грабежом господствующих классов.¹¹¹ А раз так, то рассмотрение государства в качестве инструмента насилия господствующего класса для подавления всех остальных иначе как исключительно упрощённым и односторонним назвать трудно. Не менее упрощённым и односторонним можно назвать и определение насилия исключительно как инструмента грабежа.

Насилие, по мнению Ф. Энгельса, «не в состоянии делать деньги, а в лучшем случае может лишь отнимать сделанные деньги,… которые должны быть добыты посредством экономического производства».¹¹² Это утверждение справедливо лишь отчасти. Дело в том, что насилие может быть направлено и на то, чтобы предотвратить или защитить от другого возможного неограниченного насилия производителей товаров и услуг, «делающих деньги», обеспечив для них гарантированный и приемлемый объём прав и дохода от экономической деятельности.¹¹³

Если бы такой защиты не существовало, то процесс производства был бы просто невозможен. Поскольку всегда проще отнять произведённое, чем его произвести, то основная масса людей занималась бы насилием, что в конечном итоге должно было бы привести к отсутствию какого-либо производства вообще и не позволило бы человеку выйти, как выражается Ф. Энгельс, «из самого дикого состояния».¹¹⁴

Заметим, что в период первобытно-общинного общества (полудикого существования и исключительно трудных условий добывания пропитания посредством охоты на диких зверей) ведущая роль физически сильных членов общества означала формально нигде не закреплённое, но вполне признанное сообществом людей господство права сильного. Такой правопорядок был объективно необходим для выживания человеческого рода. Но уже в процессе разделения труда между земледелием и скотоводством никем и ничем не ограниченное право сильного перестало отвечать потребностям общества, поскольку стало препятствовать его экономическому развитию. Объективно требовалось ограничить это право на применение силы, предоставив его особым структурам или лицам, которые бы смогли обеспечить защиту членов общества, занятых, например, земледелием, от применения насилия (или реализации ранее существовавшего права сильного) со стороны других лиц. Иными словами, потребности общественного развития обусловили необходимость трансформации неограниченного права сильного в силу права.

Артур Шопенгауэр

Сам факт первичного появления права сильного и затем уже силы права был давно отмечен рядом философов при попытке определения сущности и причин появления государства. Как писал А. Шопенгауэр, изначально «на земле властвует не право, а сила, которая и имеет перед ним преимущество primi occupantis [(право) первого захватчика (лат.)]; вследствие этого её никогда нельзя свести к нулю и действительно изгнать из мира, наоборот, она всегда должна быть охраняема, и можно желать лишь того, чтобы она всегда находилась на стороне права и была с ним связана. Поэтому князь говорит: я властвую над вами силой; но зато моя власть исключает всякую другую, ибо наряду со своею властью я не потерплю никакой иной, ни внешней, ни внутренней — одного над другим; будьте поэтому довольны моей властью». Со временем, продолжает А. Шопенгауэр, из практик этой власти выработалось представление об «отце государства, и король стал прочным, незыблемым столпом, на котором единственно покоятся и держатся весь законный порядок и права всех и каждого».¹¹⁵

Вместе с тем А. Шопенгауэр отмечает, что «государство, в сущности, представляет собой просто охранительное учреждение против внешних нападений на общество в целом и внутренних посягательств отдельных лиц друг на друга». Отсюда, по его мнению, следует, что «необходимость государства покоится в конечном счёте на признанной неправедности человеческого рода: если бы её не было, к чему нужно было бы придумывать государство? Ведь тогда никто не опасался бы нарушения своих прав, простой же союз с целью борьбы против хищных зверей и стихий имел бы лишь отдалённое сходство с государством. С этой точки зрения вполне раскрывается вся ограниченность и плоскость тех горе-философов, которые в напыщенных выражениях изображают государство как высшую цель и цвет человеческого бытия; учение их — апофеоз филистерства».¹¹⁶

Аристотель

Последние слова А. Шопенгауэра относятся к традиции истолкования генезиса и природы государства аналогично тому, что древние индусы называли государственной мудростью или политикой rãja-naya ( राजनय )  как институциональной матрицы социальности и как сервисного института социума, которая была заложена аристотелевской «патриархальной теорией» государства как политического общения. «Всякое государство, — утверждал древнегреческий философ, — представляет собой своего рода общение, всякое же общение организуется ради какого-либо блага (ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо), то, очевидно, все общения стремятся к тому или иному благу, причём больше других и к высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение и называется государством или общением политическим».¹¹⁷

Вместе с тем к недостаткам и того и другого подхода следует отнести недостаточное внимание к анализу объективных причин и закономерностей изменения системы отношений в обществе и государстве. Имеется в виду наличие независимого от воли любой государственной власти и установленного правопорядка, а также «неправедности» самого человека процесса постоянного разделения труда в обществе. Именно с этим процессом была связана диалектическая трансформация права силы в силу права, носителем которого и должна была стать государственная власть. Когда «князь говорит: я властвую над вами силой; но зато моя власть исключает всякую другую, ибо наряду со своею властью я не потерплю никакой иной, ни внешней, ни внутренней», то это свидетельствует о том, что к этому времени сложились все объективные условия того, чтобы предоставление такой власти князю фактически означало признание обществом его исключительного права на применение силы. Такой порядок на тот момент времени стал отвечать потребностям социально-экономического развития общества.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

С другой стороны, это не исключает возможности обратной трансформации силы права в право силы, которое на том или ином временном отрезке могут исповедовать представители самой государственной власти ввиду объективных особенностей своего монопольного положения в обществе и внутренних закономерностей развития государства. Но в этом случае сама государственная власть становится препятствием на пути процесса разделения труда, что рано или поздно с неизбежностью ставит вопрос о необходимости ограничения государственных полномочий, смены политических элит или разрушении территориальных границ существования того или иного государственного образования в интересах развития гражданского общества.¹¹⁸

Мераб Константинович Мамардашвили

Таким образом, отношения государства и общества исключительно сложны и многогранны. Они вытекают, но не могут быть сведены ни к сервисной функции государства перед обществом, ни к обоснованию необходимости государства исключительно внутренней неправедной природой человека, ни дифференциацией социальных сил и делением общества на так называемые классы, ни исключительно к насилию (в его традиционном понимании).¹¹⁹ Не просто наличие социума есть условие или среда, в которой возникает сама возможность появления государства, но объективные законы его экономического существования и развития, которые требуют постоянного изменения правопорядка с учётом процесса разделения труда и достигнутых технологических возможностей производства. Потребность в государстве объективно вырастает из необходимости выполнения им общественных функций (решение спорных вопросов между отдельными членами общества, защиты правопорядка, необходимого для развития гражданского общества, создание системы социального страхования). Для выполнения указанных функций общество легитимирует государству монопольное право на применение насилия в отношении потенциальных нарушителей установленного порядка как внутри общества, так и за его пределами (защита от внешних врагов). Однако, получив монопольное право на насилие, государство возвышает себя над гражданским обществом¹²⁰ или пытается его собой «поглотить»,¹²¹ распространив принцип государственного устройства, форму армейской «дедовщины», казарменного послушания на всё общество, расширяя своё право на насилие (легитимируя всё новые формы насилия). Оно старается закрепить своё отношение ко всем членам общества и к каждому в отдельности как предмету рационально-правовой регуляции, пронизывая многие сферы человеческой жизнедеятельности, говоря словами Фуко, общим принципом «знания-власти». Это отношение артикулируется в исторически возникающей организации агоры, армии и полиции, а также общей идеологии, которые могут использоваться государством для обеспечения собственных интересов в ущерб интересам общества в целом, потребностям его социально-экономического развития.

При этом государство с помощью идеологического, морально-психологического и другого давления на общество (включая эксплуатацию различных религий и религиозных представлений)¹²² всегда стремилось и стремится навязать ему своё представление о себе самом, заставить своих подданных или граждан (не задумываясь) оценивать различные явления и действовать в нужном для себя направлении. В той или иной форме обществу внушалась и внушается мысль о том, что государству можно верить как жене Цезаря¹²³ и говорить о нём только хорошее (в крайнем случае — ничего).¹²⁴ Всё это, кстати, также является формой государственного насилия, которое проявляется и в системе образования, развитие которой во многом определяется потребностями государственной власти.¹²⁵

Насилие в области образования характеризуется, например, навязыванием школьникам тех знаний (в том объёме и в той трактовке), в распространении которых заинтересованы представители власти, не говоря уже о приучении молодого поколения верить исключительно в благодетельное влияние государства и его вмешательство в их жизнь. Оно может проявляться и в чрезмерном «усреднении» учебного процесса, когда сдерживаются возможности интеллектуального развития значительной части одарённых учеников, и в создании такой системы образования, которая заранее ограничивает права различных социальных слоев населения на занятие той или иной деятельностью. В любом случае это насилие основывается на монополизации властью системы образования, ограничении развития частных негосударственных школ и институтов. И хотя сама по себе забота о системе образования может рассматриваться как часть возложенной на государство социальной функции, конкретные формы её реализации на практике могут противоречить как интересам родителей учеников, так и потребностям общества в целом. Не случайно ещё В. фон Гумбольдт особо отмечал, что «воспитание, установленное и руководимое государством, может быть во многих отношениях опасно». По его мнению, «всякое ограничение становится вреднее, когда относится к духовным сторонам человека; между тем ничто не требует более сильной индивидуализации, как воздействие на личность при воспитании, имеющем целью всестороннее развитие каждого отдельного человека».¹²⁶

Государственное насилие проявляется даже в структуре и планировке городского пространства, ориентированного на фиксацию отношения государства к человеку как объекту, наблюдаемому властным оком, подчинённому законодательству, единожды заведённому порядку и силе, описываемому и регулируемому определёнными статутами, кодексами и правовыми нормами. Формы проявления государственного насилия непосредственно связаны и с так называемой проблемой кодировки технологических возможностей общества в пределах той территории, на которую стремится распространить своё влияние данное государство, касаются вопроса установления государственного языка,¹²⁷ подчинения различных субъектов посредством его распространения.¹²⁸ Например, в процессе колонизации Францией африканских стран французский язык стал инструментом государственного насилия, которое осуществлялось через внедрение стандартов и технологий, характерных для метрополии. Кстати, и последующий процесс деколонизации, предоставления независимости колониям происходил параллельно с образованием языкового содружества.¹²⁹

--- часть вторая ---

Прибегая к подобным формам насилия, политическая власть в течение какого-то периода времени может в ограниченных масштабах и не столь активно использовать его наиболее грубые и явные формы …