Все права на данную публикацию принадлежат автору. Любое воспроизведение, перепечатка, копирование, ввод в компьютерную память или иные подобные системы распространения и иные действия в отношении данной публикации полностью или частично производятся только с разрешения автора, за исключением случаев цитирования в объёме, оправданном целью цитирования, или иных способов использования, допускаемых применимым законодательством. Любое разрешённое использование допускается с обязательным указанием названия публикации, её автора и адреса публикации в Интернете. Запросы на приобретение или частичное воспроизведение данной публикации присылайте на адрес электронной почты:
.
И
СТОРИЮ ПОЯВЛЕНИЯ ПОЛИТОЛОГИИ как науки обычно связывают с именем Аристотеля (ок. 384-322 до н.э.), 5 
цитируя его определение политики как науки о государстве. Ссылка на авторитет Аристотеля сегодня используется и для обоснования научного статуса, который должен принадлежать современной политологии. Согласно Аристотелю, политика является важнейшей наукой, поскольку она «устанавливает, какие науки нужны в государстве и какие науки и в каком объеме должен изучать каждый», а также «пользуется всеми остальными науками как средствами и, кроме того, законодательно определяет, какие поступки следует совершать или от каких воздерживаться…». 6
На практике, однако, политология в своем историческом формировании в качестве научной дисциплины таких вершин не достигла, длительное время развиваясь, главным образом, в рамках общих направлений религиозно-философской мысли. Базовое определение политологии (политики) как науки о государстве, правда, никогда не оспаривалось и приобретало дополнительные смысловые оттенки. Так, со временем под политологией стали понимать историческое учение о государстве, в рамках которого основное внимание уделялось различным формам государственного устройства. С расширением общего объема знаний и ростом масштабов государственной деятельности наука о государстве стала рассматриваться как сумма государственных наук. В качестве ее «слагаемых» оказались: политическая экономия, включая науку о государственных финансах; наука о государственном праве, включая все юридические дисциплины; наука о государственном строительстве, включая изучение отношений между верховной властью, местными органами власти и населением (подданными). Это привело к тому, что под политологией как таковой стали понимать по преимуществу науку о «течениях» и изменениях в государственной жизни. В этом своем качестве она стала противостоять науке о государственном праве и государственном устройстве как динамика статике. Получили распространение и определения политологии (политики) как науки, изучающей средства, которыми на практике пользуется государство для достижения своих целей. При этом в качестве объектов ее изучения назывались как сами цели государства, так и все события и явления человеческой жизни, находившиеся в непосредственной связи с целенаправленной деятельностью государства. Иными словами, политология определялась как наука о целях государства и способах их достижения. Главный упор при этом делался на изучении конкретных задач, которые действительно стремится решить государство, и специфических средств, которые государственная власть для этого использует. В этих условиях со стороны политологии, можно сказать, была предпринята попытка окончательно «оторваться» от философии. В отличие от философского подхода к изучению государства, где основное внимание было сосредоточено на выявлении общей цели государства как идеи, или на обнаружении общей цели для всех и всякого государства, и соответствующим образом анализировались средства, обеспечивающие достижение данной цели, политология заявила о себе как о науке, которая изучает реальную политическую действительность. Базовым подходом стало отрицание наличия как общей для всех государств цели, так и общих средств для достижения данной цели. В содержание политологии вкладывалось исследование существующих в государствах социальных сил, под которыми понимались политические партии, каждая из которых имела собственные цели, а также отражала интересы и стремления конкретных социальных групп. При этом политика государства стала подразделяться на внешнюю, или иностранную (которая также получила название «высшей» или «высокой» политики), что предполагало отнесение к политологии науки о международном праве, 7 и внутреннюю политику. Это привело к тому, что в рамках политологии стали возникать новые относительно самостоятельные направления исследований, появление которых часто сопровождало изменения в структуре государственного аппарата и сферы его деятельности (финансовая политика, торговая политика, отношения с церковью, социальная политика, колониальная политика и т.п.).
Оторвавшись от философии, политология перенесла внимание на изучение социальных сил, которые складывались в государстве, и столкнулась с непредвиденным препятствием, которое она не сумела обойти и чуть было не исчезла как самостоятельная научная дисциплина. С появлением и укреплением позиций философского позитивизма, который реализовал себя в двух основных ипостасях — в социологии О. Конта (1798-1857), а также в идеологических концепциях политической экономии К. Маркса (1818-1883), получивших в дальнейшем название «исторический (экономический) материализм», — политология в значительной степени оказалась задвинутой на задний план. И не случайно: новые «научные» веяния предрекали, пусть и в разных формах, и обосновывали, используя во многом противоположную аргументацию, наступление «смертного часа» для государства. В результате социологией была предпринята попытка полностью «поглотить» политологию, превратив ее в лучшем случае в свою «прикладную науку». Такая попытка, правда, не увенчалась полным успехом.
Западная социология, завоевав в конце XIX века статус академической дисциплины, отказалась от претензии на место «королевы всех наук», что позволило и политологии сохранить часть своих позиций. Этому способствовало и то обстоятельство, что социология перестала считать себя призванием политических реформаторов, превратившись в профессиональное занятие для солидной, пользующейся государственным признанием университетской профессуры, которая, как это обычно бывает, стала все больше приспосабливаться и учитывать требования и ожидания властей. Тем не менее, развитие политологии в значительной степени происходило в рамках одного из направлений социологии — социологии политики.
Более печальная участь постигла политологию сначала в СССР, где она оказалась под пятой «исторического материализма», получившего монопольное право на истину, а затем и в европейских странах «социалистического лагеря», объединенных под общим понятием «восточный блок». Использование в качестве идеологического обоснования для проведения величайшего в своей бесчеловечности социального эксперимента «исторического материализма» не оставило места ни для политологии, ни для социологии в ее «западном» понимании. Ведь идеология исторического материализма «легитимировала» революцию в России и весь этот социальный эксперимент в целом тем, что «обещала» не только «самоуничтожение» государства (пусть и после кровавого деспотизма «диктатуры пролетариата», или его более умеренной формы в виде «социалистического государства»), но и появление единого однородного общества. В этом обществе не предполагалось существование социальной иерархии, которая предусматривалась социологическими теориями. Правда, явные противоречия этой идеологии с фактами реальной жизни привели к тому, что в конце 50-х — середине 60-х годов прошлого столетия в СССР предпринимались попытки внедрить «политологию» и «социологию» в идеологическую конструкцию исторического материализма. В частности, политологии предлагалось выделить место «на стыке» научного коммунизма, теории государства и права, и экономической науки. Обосновывалась важность политологии как самостоятельного направления научной мысли и ее значение в контексте реалий политической жизни и состояния международных отношений. Говорилось и о том, что политология позволит дать ответы на коренные вопросы совершенствования форм и методов руководства советским обществом, с более четким распределением функций, прав и обязанностей между всеми звеньями аппарата управления, что она непосредственно связана с решением проблемы выдвижения и обучения кадров. Даже были заявления, что эта наука «должна заниматься изучением вопросов, связанных с устройством и деятельностью государства, политических партий, общественных организаций, массовых движений, международных объединений и организаций, форм и методов дипломатической деятельности, изучением общественного мнения, методов пропаганды». 8
Но политические опасения основной части партийных руководителей СССР, связанные с тем, что относительно самостоятельный статус политологии и социологии может подорвать идеологические устои правящего режима, на которых основывалась его «легитимация» в глазах общества, привели к тому, что эта попытка не увенчалась успехом. Проявившееся отношение к социологии и политологии в чем-то было сродни господствовавшей одно время в Англии пуританской идеологии, отношение которой к любому интеллектуальному и литературному творчеству выражалось следующим силлогизмом: «если новые книги содержат то же самое, что Библия, тогда они излишни; если они содержат нечто иное — тогда они вредны». Только в данном случае в качестве Библии выступал исторический материализм.
Общему возрождению политологии способствовало разочарование в глобальных социальных теориях, претендовавших на знание социальных законов и видение путей достижения идеальной организации общества, которые были запятнаны рядом социальных экспериментов по их практическому воплощению в жизнь. У политологии появилась возможность взять реванш у социологии. Тем более что среди социологов произошло осознание принципиальной подверженности социологических теорий ошибкам, заблуждениям и политическому мифотворчеству. Любое социологическое знание следует рассматривать не как истину в последней инстанции, а как аппроксимацию к ней. Все чаще стали рассуждать о завершении этапа развития социологии как «корпоративной науки», что открывало возможность для появления новой социально-политической теории, разрабатываемой при более высоком уровне сотрудничества и взаимодействия социологов с представителями других научных дисциплин.
В России политология, «пропустив вперед» социологию, начала развиваться лишь после крушения СССР, что добавило трудностей (включая финансовые), с которыми она столкнулась в своем становлении в качестве научной дисциплины и при обретении академического статуса. Вместе с тем в настоящее время стилистика основной массы политологических исследований резонирует с процессом размывания границ между различными социальными науками, отражая процесс их взаимопроникновения. Более тесному взаимодействию между представителями различных гуманитарных научных дисциплин способствует понимание необходимости комплексного решения важнейшей проблемы, связанной с определением и отслеживанием критических показателей социально-политического развития, чтобы не допустить разрушительной эскалации социально-политических противоречий, социально-политической дезорганизации и деградации. Интеллектуальное сообщество осознает, что перед комплексом социальных дисциплин возникают новые вопросы, требуют своего объяснения новые процессы, которые, с одной стороны, ведут ко все возрастающей интеграции человечества, а с другой — таят в себе опасность и риск неконтролируемого социально-политического распада.
В то же время само определение места основной сцены, на которой сегодня происходит взаимодействие политологии и остальных социальных наук, где создается и реализуется сценарий их взаимопроникающих задач, целей, проектов, представляется не просто сложным теоретическим, но и идеологическим вопросом. В ряде случаев для его решения, а также в целях репрезентации достигнутых в научном сообществе «конвенций» разрабатывается некий новый язык, на котором предполагается ставить и исполнять «трансдисциплинарную пьесу». Один из актов этой пьесы заключается в характеристике политологии как органа политического тела, способного не только вырабатывать новые трансдисциплинарные смыслы в области социального знания, но и создавать новые социальные реальности. Политология преподносится как наиболее развитая и кредитоспособная дисциплина в «семье» социальных наук, широко использующая наряду с методами дескриптивизма структуралистские, сравнительно-исторические, и типологические методы. Более того, доказывается, что современная политология представляет собой не просто одну из социальных дисциплин, а по праву претендует на лидерство в написании социокультурного сценария, на создание инновационных структур социальной действительности и определение их функций. Утверждается, что политология становится системообразующей основой всего ландшафта современных социальных теорий, представая во всей своей значимости, отражая всеобщность своих целей и интересов. Обосновывается данный подход тем, что не только социальные науки, но и вся «культура в своей основе политична». 9
Правда, эта профилирующая тема политологии несколько контрастирует с реалиями научной жизни, свидетельствующими о том, что ядром исследовательских программ, анализирующих общество, политология пока еще не стала. Хотя программы «политологического видения» возникают во многих социальных науках, результаты их реализации оставляют желать лучшего. В этом контексте сложившаяся ситуация характеризуется как прелюдия, отражающая этап перехода от фактического состояния и места политики в обществе к социальному признанию политологических прозрений, раскрывающих соотношение гетерогенных социальных и политических элементов через близость и разрыв, формирующих социально продуктивное, социально выверенное и раскодированное политическое знание, встроенное в культурный опыт человечества. При этом подчеркивается, что существующие ныне тенденции, определяющие роль и место политологии в системе социальных наук, уже позволяют говорить о трансдисциплинарности политологии. Окончательное обретение ее нового статуса лидера связывается с переосмыслением оснований многих социальных наук, с пониманием процессов протекания социальных взаимодействий в их политической перспективе, с рассмотрением изучаемых социальными науками объектов в качестве ответвлений корневища политического тела. Любые изменения в поле политической деятельности рассматриваются как системные, затрагивающие весь социальный организм. На примере формирования самой политологии описываются закономерности, характерные и для других сфер социокультурной жизни общества. 10 В этом смысле политология изображается в виде своего рода композитного материала для моделирования наук об обществе, для изучения социума в целом.
Смысловое наполнение термина «политология» связывается также со специфической формой социального дискурса как формы познания социальной реальности, вырабатывающей систему знаний о природе государства и общества, взаимосвязи правовых, экономических и этатистских структур, моделях государственного управления и властных отношений. Правда, сосредоточивая внимание на соотношении политологии и социальных наук, ученые не умаляют значения темы «естественные науки и политика», которая, кстати, занимала значительное место и в марксистской идеологии. Как подчеркивает российский политолог академик А. Кокошин, «новейшая история уже знает немало примеров сильнейшего воздействия технических достижений на основе естественных наук на политику: наиболее масштабным из них является вопрос о создании атомного, а затем и термоядерного (водородного) оружия. В современных условиях государственные деятели, политики не могут себе позволить роскоши не ориентироваться в достижениях и основных направлениях развития физики, химии, информатики». 11
Вместе с тем отмечается, что выходить на анализ проблемы места политологии в системе социальных наук следует через исследование оснований самой политической науки. Поскольку эти основания представляют собой фундаментальные представления о смысле политики, вычленяемые логико-смысловые структуры социальной кодировки политической жизни, исследованию которых служит соответствующая методология, постольку многие из понятий в науке о политике вполне можно отнести к «базовым терминам» социального знания.
С этим подходом в определенной степени перекликаются и позиции ряда социологов. Например, французский социолог П. Бурдье (1930-2002) утверждал, что научные концепции «обретают свой истинный смысл только тогда, когда в них видят не один лишь теоретический вклад в познание государства, но также и политические стратегии, имеющие целью внушить специфическое видение государства, отвечающее интересам и ценностям, связанным с частной позицией их производителей в становящемся бюрократическом мире». 12 При этом Бурдье критиковал социальных мыслителей прошлого и настоящего за то, что они «опрокидывают официальный образ, который бюрократия хочет создать о себе самой» и рисуют бюрократов исключительно в виде «узурпаторов всеобщего, действующих как частные собственники государственных ресурсов». Согласно Бурдье, такие мыслители 13 «не принимают во внимание вполне реальные эффекты обязательной отсылки к ценностям нейтралитета и бескорыстной преданности государственному интересу, который все более становится необходим функционерам государства по мере продвижения вперед истории длительной работы по символическому конструированию, в результате которой создается и внедряется официальное представление о государстве как месте универсального служения общему интересу». 14
Сторонники указанного подхода отмечают также, что основания политической науки определяют не только критерии научности в этой дисциплине, но и смысловые структуры самой политики как системы, которая содержит информацию, обеспечивающую устойчивость всей социальной системы. Существуют источники, стимулы и мотивы, которые способствуют функционированию и развитию огромного количества матриц политического синтеза: политических программ человеческой деятельности, поведения и общения, представленных в виде различных кодовых систем и составляющих «тело политики».
Утверждается, что матричные состояния придают целостность сложнейшему набору различных политических феноменов и структурируют социальный шифр, текст социальной записи, выступая своего рода высокополимерными соединениями социальной жизни. Смыслы матриц политического организма (понятий «государство», «власть», «политическая партия», «избирательная система», «демократия» и т.д.), формируя целостный образ политического мира и выражая шкалу ценностных приоритетов соответствующего типа политической деятельности, определяют, какие фрагменты из непрерывно обновляемого политического опыта обеспечивают передачу наследственных признаков в ряду поколений, а какие приводят к социальным мутациям. Будучи своеобразными социальными синонимами, они не только обобщают политические тенденции, но и делают явным то, как они намекают друг на друга, взаимоперекликаются, фиксируют, какие рефлексивные структуры будут преимущественно регулировать политическое поведение, подсказывать новые политические сюжеты, составлять оттенки социальной ткани. Функционирование этих матриц рассматривается по аналогии с функционированием генотипа. Социальный геном определяется как своеобразный культурно-генетический код, в соответствии с которым воспроизводятся политические организмы. С другой стороны, мутации социальных организмов, социальные инновации оказываются невозможны без изменения политико-генетического кода. В этой связи исследователи призывают внимательно присмотреться к тому, как меняется политическое сознание. «Политика только тогда становится профессиональной областью деятельности, когда она осознанно присутствует в гражданской жизни всех членов общества, чем бы они ни занимались». 15 Это значит, что политика «сидит» в социальных связях. Политика — это не профессия, а образ жизни, для понимания которого сегодня важно осознать, какие «точки роста» новых ценностей возникают здесь в условиях перехода к новому типу развития, связанному со становлением постиндустриальной цивилизации.
При этом традиционные положения так называемой классической политологии интерпретируются таким образом, что накопленные идеи и подходы включаются и преобразуются по матрицам целого комплекса социального знания, что, как считается, позволяет выйти на путь синтетического размышления о смысле политики и создать либерально-демократическую модель государства. Сама эта модель формируется в контексте представлений о партнерских отношениях гражданского общества и государства, их взаимного контроля и ограничения. Правда, до сих пор не существует единой точки зрения на природу государства и гражданского общества как такового. Поэтому данная модель сохраняет ориентацию на современный образ «западного демократического общества». С этой позиции гражданское общество предстает как одна из подсистем сложной социально-политической системы, включающей в себя государство, право, политику, институты собственности и личность. Одновременно производится формализация исходных посылок различных социологических парадигм, с помощью которых описывается их взаимоотношение.
При выстраивании подобных моделей, описывающих также взаимоотношения политологии и социальных наук, далеко не всегда учитываются пагубные последствия, которые несут в себе догматизация и абсолютизация претендующих на рациональность исходных установок такого описания. Имеется в виду склонность к абсолютизации отправных целеориентиров отдельных парадигм, нежелание и/или неспособность их рассмотрения в более широких контекстах мироотношений, перенос доминанты интереса исключительно на технологическую «формальную рациональность» политических решений и внутрипарадиг-мальных задач. Уточним, что слово «парадигма» (греч. παράδειγμα) 16 дословно переводится как «пример», «образец». Длительное время этот термин в основном использовался только в грамматике, обозначая слово, которое служит образцом склонения или спряжения; а также в риторике — пример, взятый из истории и приведенный с целью сравнения. С конца 1960-х годов на Западе этот термин стал использоваться для обозначения основного направления развития научной мысли в рамках соответствующих академических дисциплин. Широкое внедрение термина «парадигма» в научную лексику произошло благодаря американскому философу Т. Куну (Thomas Samuel Kuhn (1922-1996)), который определил его для обозначения доминирующей системы взглядов и методов, характеризующих развитие научных дисциплин в течение определенного периода времени. Однако достаточно часто понятие «парадигма» применяется в качестве синонима «мировоззрения». В частности, в социальных науках данный термин во многих случаях использовался в качестве комплексной характеристики жизненного опыта, устоявшихся убеждений и ценностных установок, которые влияют на восприятие индивидами окружающей социально-политической действительности и их обратную реакцию на это восприятие.
В данном случае речь как раз и идет об опасности утраты общей мировоззренческой перспективы, вне которой, как справедливо отмечает ряд теоретиков, «теряет смысл идея рациональности на высоте своих возможностей в качестве непреходящей культурной ценности». 17 В этой связи крайне непродуктивными, а вернее — контрпродуктивными, представляются различные попытки прямого противопоставления различных сторон социально-политической жизни: экономики, культуры и политики. 18 Дело в том, что такой подход способствует разоблачению ошибочного, но весьма распространенного и часто сознательно культивируемого политической властью в общественном сознании представления, что существуют какие-то чисто экономические проблемы, изолированные от других жизненно важных для человека задач; что решение социальных вопросов возможно только вследствие и после обеспечения экономического роста. Между тем, никогда не существовало и не существует особых «экономических мотивов», если, конечно, не понимать под ними иррациональные интересы и стремления к накоплению богатства у «скупых рыцарей». Если даже под экономикой понимать только производство и обмен материальных благ, то и в этом случае она представляет собой лишь совокупность факторов, влияющих на наше продвижение к иным целям. 19 Но важно еще и отказаться от фетишизированного рассмотрения экономики исключительно в контексте проблем материального производства и товарообмена, осознать ошибочность суждений о том, что есть какие-то чисто экономические задачи, изолированные от других жизненно важных для человека задач.
В данном случае, как нам представляется, будет уместным напомнить суждение Гегеля о политической экономии, в котором философ отметил, что только здесь предметом изучения оказывается человек со всеми его потребностями: «В праве предметом является лицо, в моральной точке зрения — субъект, в семье — член семьи, в гражданском обществе — гражданин вообще…; здесь же, на точке зрения потребностей, предметом является то конкретное в представлении, которое называют человеком; следовательно, только здесь и, собственно говоря, лишь здесь речь идет о человеке в этом смысле». 20
Заметим, что противопоставление экономических, социальных и политических вопросов и проблем в какой-то мере появилось в результате усилий социологов и экономистов, политологов и философов, стремившихся достичь некоторого компромисса, поделив сферы изучения государства и общества. Тем самым они пытались защитить межевые знаки, разделяющие границы своей научной ниши в форме монопольных корпоративных прав на предмет и ракурс исследования, что в подавляющем большинстве случаев негативно сказывалось на общем развитии гуманитарных наук. С нашей точки зрения, в таком подходе кроется одна из причин того, что политология и гуманитарные науки в целом, повторяя давнее изречение — mundus regitur patva sapientia [миром правит знание — лат.] как своего рода заклинание, постоянно воспроизводят известный с незапамятных времен абстрактно-теоретический образ государства и проводимой им политики.
Возвращаясь к вопросу о социально-политическом моделировании, отметим еще одну общую проблему. Она обусловлена тем, что любая формализация требует тех или иных допущений. Поэтому всегда следует отдавать себе отчет, что в той окрестности, где мы остановились в процессе этой формализации, всегда возможны другие нестандартные ситуации. Ведь любая формализация исходит из анализа не всех, а лишь ограниченного, пусть и значительного, количества случаев повторяемости определенных процессов. Всегда остается какое-то количество случаев, которые мы сегодня не можем описать, в том числе в силу отсутствия необходимой градации на наших «приборах», измеряющих социальные процессы. Исследователи всегда действуют в рамках той погрешности (при социальных наблюдениях, сравнениях, социологических опросах и т.д.), которая сопоставима с имеющимися у ученых возможностями.
В этой связи многие представители современной политологии отстаивают идею принципиальной множественности описаний и объяснений политической реальности социума, настаивая, правда, на ясности и методологической прозрачности исходных принципов и посылок, на последовательности и аргументированности политического дискурса, на критике принципов и способов рассуждения, характерных для других социальных наук. Политология трактуется как построение вероятностных гипотез, вытекающих из множества статистических решений уравнений групповой динамики, «генетических» теорий социальных групп и проходящих точки бифуркаций — выбора траекторий дальнейшей эволюции политологии.
В результате получается, что политологический подход к анализу современного общества элиминирует проблему истины как ведущего критерия научного знания, отдавая приоритет таким социально-психологическим характеристикам, как приверженность той или иной убежденности, интерсубъективность, достигаемая благодаря консенсусу между различным образом ангажированными защитниками той или иной групповой динамики в обществе.
Правда, пока еще признается, что политология и социальная наука образуют собой единый клубок, или, используя метафору, ризому — исключительно сложное естественное переплетение и постоянно меняющееся соотношение политологических мотивов с мотивами социального знания. В рамках данного подхода современная политология и социальная наука сравниваются также с контрапунктом, со своего рода искусством сочетания в многоголосном социальном произведении двух одновременно звучащих голосов, в котором они сливаются в единое целое, хотя изначально и представляют различные партии. Тропы для такого синтетического мышления были проложены в рамках политической философии и философии права и получили признание, несмотря на отсутствие согласия по вопросу когнитивного аппарата и статуса политической и социологической теории. Впрочем, похожая ситуация наблюдается и в сфере экономической теории, которая, как критически отметил один из признанных специалистов в области философии и методологии экономической науки М. Блауг, сейчас пребывает где-то в пространстве между атомной физикой и психоанализом.
В этой связи появляются представления о важности ограничений «социального хаоса», которые налагаются политическими действиями, изменениями и сдвигами политического сознания, и о включенности политики в социальный континуум. В противовес иерархии социальных знаний указанные представления возвращают нас к специфическому стилю мышления, в рамках которого происходит формообразующее извлечение политического опыта общества. При этом постоянно видоизменяется стилистика оценки данного опыта. Эти изменения постоянно следуют за политическими событиями, появляющимися в своей эмпирической последовательности.
Можно, конечно, рассматривать все социальные науки как некие порты знаний, с помощью которых мы манифестируем общество и общественные связи, размышляем о многофакторных аспектах этих связей, осознавая их нелинейность. Действительно, общество как социальная конструкция, состоит из многообразия социальных субъектов и связей между ними. Но из разноцветной палитры социальных связей иногда исчезают многие краски: от взгляда ряда исследователей ускользает то обстоятельство, что, по сути, многообразие социальных связей сводится к различным видам прав и обязанностей социальных субъектов. Пока сохраняется относительное соответствие между правами и обязанностями тех или иных лиц и социальных групп, пока права одних находят признание у других в рамках тех или иных отношений (включая семейные), до тех пор сохраняется и относительная социальная стабильность, происходит реализация потенциала развития того или иного общества и государства. К сожалению, в большинстве случаев не осознается тот вроде бы лежащий на социальной поверхности факт, что в основе многослойной системы прав и обязанностей находятся различные по своей направленности, охвату и характеру действия кредитные отношения между людьми. Говоря словами Стефана Малларме (1842-1898), «в каком же беспорядке все это исследуется в нашем обществе и как мало это понимается!». 21
Основная задача всех социальных наук, и политологии в том числе, в настоящее время, как правило, трактуется как создание конструкции для защиты социальных связей, которые возникают в различных своих ипостасях. Защита этих связей и кодифицируется в тех или иных академических кругах как политическая наука. Политика представляется как способ управления социальными связями и контроля над ними. Для этого создаются инструкции, указания, коды, обосновывается право силовых структур на защиту социальных связей. Но все эти кодификации, правила, стратагемы хороши как результаты анализа того, что произошло. Для экстраполяции же в будущее они ничего не дают. Кроме того, при таком подходе сама причина и основа возникновения этих социальных связей, которые требуется защищать, фактически, выпадают из поля зрения исследователей. Между тем, существуют объективные причины и закономерности, по которым одни социальные связи возникают, другие видоизменяются, а третьи распадаются и умирают. Если под защиту подпадают такие социальные связи, которые выталкиваются или отторгаются самим социальным организмом в целях собственного сохранения и обеспечения условий своего развития, то такая защита оказывается губительной и для общества, и для тех политических сил, которые эту защиту осуществляют. В итоге реальные политические действия всегда упираются в нештатные ситуации, которые разрешаются или нахождением согласия, или убийством, или переворотом. 22 Возникает осознание того, что традиционная стратегия политики во многом себя исчерпала, а новый принцип на ее месте пока не возник — вот на острие этой дилеммы, как сказал бы Кафка, мы и живем.